Анечка сперва ненароком, потом и в открытую жалась ко мне, выбирала для
меня фруктину меньше испорченную и поспелее, потом и вовсе легла головой мне
наколени,грустносмотрелазасветленнымислезойстрадающимичерными
глазами. Грустила она еще легко, красиво, словно ее родное и в осени голубое
кубанское небо, раззолоченное из края в край исходным сиянием бабьеголета.
Яперебиралпальцами здоровойрукиволосы Анечки,гладилих натеплой
ложбинке шеи, и сладость первой, тоже легкой грусти от первой разлуки, ни на
чтонепохожая, мягко сжимающая сердце, мохнатеньким абрикосом каталась по
рассолодевшему нутру, томила меня никогдаеще неиспытанной и потомуни с
чем еще несравнимой нежностью,сожалением и уходящей вдаль,в будущие года
невозвратной печалью.
Ребятадавноужеобменялись адресамис "нашими"девчонками,давно
сказали все, что могли сказатьдруг другу. У меня адреса не было, иАнечка
сказала, что будет мне писать сюда, в госпиталь, а я ее извещать о всяческих
событиях вмоей жизни и перемещениях. Мнеказалось, Анечка была рада тому,
чтомы не осквернились ввагонном туалете, чтоне пала она на моих глазах
поднатискомвагонного атамана Стеньки Разина,чтосудьбаоставиланам
надежду на встречуи сожалениеотом,что мыне могли принадлежать друг
другу. Сила, намневедомая,именнонас выбралаиз огромнойтолпы людей,
понуждалакинтимнойблизости,неслучайной,кем-тоигде-тонам
предназначенной,предначертанной,пышноговоря,и онаже,этасила,
охранила наши души.
Какпрекрасно, что в жизничеловека так много ещене предугаданного,
запредельного, его сознаниюнеподчиненного. Даровано судьбойи той самой
силой,наверноенебесной,прикоснутьсячеловекуксвоейединственной
"тайне", хранить ее в душе, нести ее по жизни какнаграду и, пройдясквозь
всюгрязьбытия,побывав в толпах юродивых и прокаженных, не оскверниться
паршой цинизма, похабщины и срама, сберечь до исходного света, до последнего
дня то, что там, в глубине души, на самом ее донышке хранится и тебе, только
тебе, принадлежит...
x x x
Наше сидение на железнодорожном откосе продолжалосьпочти до вечера --
санпоезд хотел освободиться от груза,а Хасюринский госпитальэтот груз не
брал.Как выяснилось,госпиталь подлежалликвидации,расформированию,и
помещениядвуххасюринскихшкол-- средней иначальной--долженбыл
освободить для учащихся еще кначалу сентября, но надвигался уже октябрь, а
госпиталь никак не расформировывался.
Послезвонков в Краснодар, в краевое или военное сануправление, решено
былотех бойцов, что выгружены из санпоезда,временнооставитьв станице
Хасюринской,остальных везтидальше, вплоть до Армавира.Нашесидение на
откосе, возле пустынного сада, было прервано появлением человека, у которого
все,что выше колен -- брюхо: явился замполит госпиталя по фамилии Владыко.
Обвел насзаплывшим,сонным, но неприязненным взглядом. Сразу заметив двух
девчонок, он покривил вишневой спелостью налитые губы, слетая с которых, как
мы тут же убедились, всякий срам как бы удесятерялся в срамности.
--А-а,новыетрипперникиприбыли!-- и,радуясьсвоейостроте,
довольнехонько засопел, захрюкал, вытирая платком шею и под фуражкой.
Ребята оглядывалисьпосторонам,ища взглядом тех, к комуэти слова
относились. Новперед уже выступал Стенька Разин --старший сержант Сысоев
--и фамильярно заговорилс замполитомнатемутриппера: много ли его в
Хасюринской,как снимборются, --сделалмужественноезаявление,что
"триппернам нестрашен",лишь бына"генерала скраснойголовкой" не
нарваться.Замполитсвойски гоготал,говорилтолпящимсявокругСысоева
раненым, что добра такогов Хасюринске в избытке, еще отнемцев в качестве
трофеевоноосталось.А какснимбороться,узнаете, когданаконец
намотаете!.. -- и все это с "го-го-го" да с "га-га-га".
Девчонки нашиначали торопливопрощаться:спервавсехпопорядку,
по-бабьиистовоперецеловали,желая,чтобымы скореевыздоравливалии
отправлялисьбыподомам.Потом всеразомцеловалиАнечку,ктокуда
изловчится, чаще в гладенькие ее щеки, простроченные полосками светлых слез.
Делодошлодо меня,и я расхрабрился, припал намгновение губами к губам
няньки.Как бы признав за мной это особое право, Анечка отсебя поцеловала
меня вгубы. Ничего не скажешь -- целоваласьона умело и крепко, даже губу
мне прокусила, должно быть, еще в школе выучку прошла.
Прискребсявтупик,парящийвсем,чтоможетпарить,маневровый
паровозишко, бахнул буферами в буфера вагона и потащил обжитый нами поезд на
станцию. "Наши"девочкидолгонам махали в окошко, Анечкаутираласлезы
оконной занавеской, икогда санпоезда не стало, таксиротливо, так одиноко
нам сделалось, что и словами выразить невозможно.
Часу уже в седьмом вечера раненых наконец-то определили по местам: кого
увели, кого увезли, кого и унесли наокраину станицы Хасюринской, во второе
отделение госпиталя, располагающегося в начальной школе. Раненые попадали на
жесткиекрапивные мешки,набитые соломой, разбросанные на полу,прикрытые
желтымипростынямиивыношеннымиодеялами,предполагая,чтоэто--
карантинное отделение и потому здесь нет коеки вообще все убого и не очень
чисто.Впрочем,предполагатьбылоособеннонекогда--всеустали,
истомились.
x x x
Вхасюринскихшколах вдниоккупациибыл фашистскийгоспиталь для
рядового и унтер-офицерского состава. Аккуратные немцы увезли и эвакуировали
все,чтоимелохотькакую-тоценность,бросилилишьрогожныемешки,
кой-какуюинвентарную рухлядишку, оставив в целости и сохранности помещения
школ, станицу истанцию, -- и приходится верить рассказам жителей станицы и
фельдмаршалу Манштейну, что с Кубани и Кавказа немецкие соединения отступали
планомерно, сохранили полную боеспособность, но, по нашим сводкам и согласно
летописцам разныхзваний и рангов, выходило,что немцы с Кавказа иКубани
бежаливпанике, бросали не то что имуществои барахло,но ираненых, и
боевую технику.