Кполю-тоблизко подходить боялись
громодяне, не только что красть. Ценный опыт тогосмышленого коменданта был
распространен по всембывшим социалистическим полям, о чем я ужесообщал в
одной из своих повестей.
"Иправильно!Пусть орднунгэтот будет, матьего так,вещьунас
необходимая.Ато вон пшеницугребутсполей,кукурузу пообломалиеще
неспелую,садыобтрясли, помидорынакустахобобрали,картошку вполе
которуювырыли, накоторуючушек напустили. Все пьют, блядуют,госпиталь
этот расхристанный какой пример подает?!" -- роптали и ругались станичники.
Развлекали ранбольные друг дружку, как могли. Один гренадер снасквозь
пробитыми легкими курил, и дым валил у него соспины из-под гипса -- это ли
не потеха!Кто ушами шевелил, кто выпердывал целый куплетздешнейлюбимой
песни "Распрягайте, хлопцы,коней",но рекордсменомпотех былредкостный
человек и неслыханный боец, умеющий носить полный котелок воды на совершенно
озверевшем,огнедышащемчлене,--толпысобиралэтотфокусник,по
национальности грек,заверявший,что длягрековэтакая штука-- рядовое
явление.
x x x
Новсе же основные развлечениясреди горемык, изнывающих от безделья,
были разговоры про фронт, про баб, особенным успехом пользовались анекдоты и
рассказы женатиков про женитьбу и про то,как немилосердно, наповал сражали
"ихого брата" смелые, находчивые и хитрые истребители женского пола.
Большинствотехбаекокажетсяпустойболтовней,брехологией,
сочинениямилюдейне особогораздыхнавыдумку, но ктоне хочет --не
слушай, другим слушать не мешай.И не мешали,слушали, давилигоре и боль
изгальнымсмехом,потехами июмором,нисколько,впрочем, по качеству не
уступающим тем развлечениям, что показывают ныне трудящимся по телевизору во
всем мире и у насвРоссии тоженикому в потехе тюремного иказарменного
свойства не уступят.
Ох уж эти потешки солдатские!
Не томолодой, не тостарый танкист с одной бровью, соднимухом, с
одним глазом и с половиной носа -- вторая половина лица залеплена лоскутьями
чьей-токожи,оголенныйглаз,безресниц,жил,смотрел какбы совсем
отдельноотдругойполовинылица,словнобысляпаннойизрозового
пластилина.Был на восстановленной половине лицакусочек кожи, накотором
резво кучерявились черные волосы.Орлы боевые,веселясь, внушали танкисту,
что заплата, мол, прилеплена с причинного бабьего места; и как только в бане
мужикпутевыйк танкиступриблизится --щека у него начинаетдергаться,
волосы назаплатепотеют. Танкист этот,страдающий ещеи припадками,не
только потешал хлопцев смешной щекой, он еще, заикаясь, высказывался: в этом
госпитале, дескать, жить еще можно,теплоздесь пока, жратвы досыта,воля
вольная, вон они,танкистыс третьей гвардейскойтанковойармии, жженые,
битые,мотались-моталисьв санколонне,ихнигде неберут--госпиталя
переполнены,но санколонне-то надо быть в определенный часна определенном
месте, иначеначальника колоннына передовойзастрелят -- там свойсуд и
порядки свои! Он придумал"ход", не раз, видать,испытанный:взял и возле
одногогоспиталяводворевыгрузилраненых,ажстопятьдесятштук,
подорожные под них подсунув.
Все раненые мужики -- горелые, разбитые дальней дорогой, -- как колонна
машин смоталась, в голос плакали. В госпитале сжалились над ними, растолкали
покоридорам, перевязочным,санпропускникам, изоляторам. И,конечно, пока
дополнительновыхлопотали под новых раненыхпаек,медикаменты, имущество,
сто пятьдесяттех штуксуществовализа счетдругих раненых, притомже
медперсонале, притехже объемах помещения исредствоплаты труда.Кому
такоепонравится?Ругали,крыли,долго"чужими"считалитанкистови
обращались с подкинутыми соответственно.
За танкистом саперв разговор вступил, сперва долго мосты ипереправы
материл, затем тех, кто его в саперы определил. Обезножел он ещена Днепре,
бродя осенью в холодной воде дни и ночи, кормят жепри такой тяжелой работе
-- по скудной норме жиров и мяса дают,как тыловикам. "Все вон, послушаешь,
бабушкиным аттестатомудачно пользовались,и мы пользовались, когдавремя
поспособствует,дакакое усаперавремя?На однойкартошкепоработай,
потаскай бревна,железо и всякие тяжести... Поносом замаялисьсаперы.Все
эти хваленые переправы задристаны, заблеваны саперами да ихой кровью залиты.
Хваленая водка не греет -- ее, милую, пока до сапера довезут, поразбавляют в
бочонках так, что она керосином, ссакой, чем угодно пахнет, но градусов в ей
уже нету"...
-- Вон, то ли дело летчики! Им и чеколады, и водка, и мясо -- все!
Нашелся человек из авиации. Не завидуйте, сказал, нашей жизни. У всех у
вас есть главное-- земля под ногами. Атам? Там бывали такие моменты, что
согласился бывсе бревна перетаскать, середь льдин плавать и бродить, одной
картошкойпитаться, только чтоб она, земля родимая,под ногами была, но не
гибельная пустота...
Привыкшие напередовой,в своихчастях, при своейбратвек свободе
слова,калякали бывшиевояки о томда о сем,и начинали их в центральное
помещение "на процедуры" вызывать.
К начальникуособого отдела, который "насвет"не показывался, жил в
Краснодареи в Хасюринскую наезжалразв неделю -- для"профилактической
работы". Видимо,танкист, которому уже нечего было терять: никуда он уже не
годился, надерзил надзорному начальнику -- и в несколько дней был комиссован
домой, вПензенскую область.Остальные говоруныпопримолкли,косились на
Черевченко, наегосподручных,сулились,какпоправятсяи сил накопят,
выковырять ему вилкой глаз или язык выдернуть. Он удивленно, панибратски лип
ко всем: "Та що вы, хлопцы?! Та я . .. Та тому начальнику!.."
АнкудинаАнкудинованикуданевызывали ивообщебольшеничемне
тревожили. Затоон вызвал Черевченко засарайизачем-то прихватил меня.
Там,за сараем, он вынулиз-за пазухифинку сфасоннойнаборной ручкой,
просквоженной двумя позолоченными полосками, и с позолотойна торце лезвия.
Финкуэту навидуу всех Анкудин точил обкирпич несколько дней и, когда
вынул, предложил Черевченко попробовать острие.