Поверженный
старшинастаралсячто-томолвить, но,глуша,размягчаязвуки,изо рта
ротного дяди выплескивалось красное месиво и все тот же тонкийписк тянулся
вместе со слюною.
Младшийлейтенантподхватилбунтовщика,выбрызгивающеговместесо
слюноюис кровьюругательства,какими владеет толькосоветский простой
человек,ив первую голову шпана всякая, прежде всего детдомовщина, уволок
его за перегородку, ко кровати для дежурного.
- Что жеэто вы?! Что же это вы?! - топтался вокруг Коляши дежурный по
батальону и совал ему полотенце.- Умойтесь. Умойтесь. Как жеэто вы? Что же
это вы?..
- Ненадо,-отстранил полотенцеКоляша.-Испачкаю.Мнебытряпку
какую,- и начал умываться холодной водой.
Младшийлейтенанттряпицыне нашел,пришлосьвсежепользоваться
полотенцем.
- Безоружного бьют! За руки держат...- почти стонал младшийлейтенант,
видать, начитавшийся благородной литературы,и предложил Коляше ложиться на
кровать дежурного.- Мне уж лечьне доведется, а вы ложитесь. Я вас запру на
ключ. Ой, что завтра будет?! Что завтра будет?!
Младшийлейтенантушел,придерживаяпротивогазнабоку.Коляше
отчего-то подумалось, что вот этого-то командира как раз иубьют на войне -
война хороших и добрых нещадит, и Бог, говорят, их к себе в первую очередь
призывает...
Он осторожно уложил себя поверх одеяла. Его начинало трясти, и горькая,
слезливая,какая-тодетскаяслабостьи обида накатывали на него. Большой
боли он покаещенеощущал, но вот чувствосиротливости,одиночестваи
безмерной тоски по кому-тои почему-то распространялось по всему телу, по
всемунутру и даже,вродебы,под кожей. Вкрови, вмышцахпоселялась
тоскливаяпустота. Как ивсегда послепотрясения,вспышки вдетстве еще
приобретенного психоза, он болел всемтелом, слабел духом, страдал чувством
покинутости.Каквсегда,ему хотелось куда-то уплыть, уехать, убежать. Да
куда уедешь, уйдешь от этой казармы, из этой жизни? Он уже давнорешил, что
когда-нибудь в такие вот минуты покончит с собой.
Трясловсе сильнее, стучали зубы,и сквозь нихне вырывался, но тек,
сочился прикушенный вой. Онзадрал военное одеяло, котороенатянул было на
подушку, чтобы не запачкать казенную наволочку, сказал сам себе: "Семь бед -
один ответ",-и попытался заснуть, да сон не сходил на него. Тогда онстал
вспоминать свою прошлую, такую ещекороткую, однако очень насыщенную жизнь.
Воспоминания всегда насылали на него сон и успокоение.
Вспоминать-то Коляше особенно и нечего.Родителей его, Хахалиных, отца
имать, выслали на север из богатого алтайского села Ключи. Коляша былеще
мал,только-только входилвшкольный возраст. Его зреющая детскаяпамять
совпала с крутыми переменами в стране, и первоначальновней отпечатались:
утомительно-длинная,почти бесконечная и оттого скучнаятаежная дорогада
холод полупостроенных или полуразрушенных бараков, в которых люди перемогали
зиму.
Его зреющая детскаяпамять
совпала с крутыми переменами в стране, и первоначальновней отпечатались:
утомительно-длинная,почти бесконечная и оттого скучнаятаежная дорогада
холод полупостроенных или полуразрушенных бараков, в которых люди перемогали
зиму. Натоптали тропы, обляпали всевокруг нечистотами,усеяли прореженную
тайгу бугорками неглубоких могил. На темогилы дети ходили играть в дом и в
пашню, таккакэти бугорки былиединственной зримоприближеннойземлей.
Остальное же все глубоко завалило немым, слепящим глаза снегом.
Вот когдауцелевший в тайгенарод затолкали вбаржи,прицепленные к
пароходу,иповолокликараван вниз по течению большойреки, жизньпошла
веселая изапомниласьлучше. Дети играливпряткимежтеса,штабелями
груженного на баржи, межкаких-то машин, бочек, лебедок, мешков с цементом,
белымпорошком, вертеликолесики у машин,чего-тострогалискладниками,
собиралидеревянные кубики, строилииз нихдома.Доступавнутробарж
никому, кроме команды, не было - там насыпью хранилось зерно, мука в мешках,
продуктывящиках.Только внутрьоднойбо-ольшущей,будтодом,баржи
разрешено было спускаться женщинам и некоторым пожилым мужикам.В той барже
везликоровиконей.Коровыгромко, навсюрекуревели, иконвоирам
объяснили, что в коровах горит молоко оттого,чтоони не доены.Разрешено
было доитькоров и подрезать ими лошадям копыта, потому как от постоянной
неподвижной жизни, от мокрых плах накопытах животных делались наросты, они
болели и падали.
Дармовыммолокомпользоваласькомандапарохода, шкипер и матросыс
баржи,конвойи,есличегооставалось,-ссыльные.Оставалосьмного.
Неистребимые крестьянские бабы научились в пути настаивать сметану, парить в
русскойпечкев шкиперскойбудке твороги даже сбиватьмутовкой масло -
ребячьяэта работа тоже разнообразилажизнь. Мужикиздесь же, напалубе,
состроили шалаши из теса, настелили подобьянар. Оправившиесяот гибельной
зимовки, молодые девки и бабы, от хорошего харча и вольного, речного воздуха
раздобревшие и чего-тозахотевшие,заводилизнакомства, будтов селе, на
вечерке,гулялипо палубе,угощаясь прошлогоднимиорехами, купленными на
берегу, уединялись в вечернееи ночное время в известных лишь им местах. Но
особо-тонабарженеразбежишься. Парнишки идевчонкиподглядывализа
полюбовниками,перенималиопытстаршихи,когдаосенью, поселенныена
заполярныйберег, девки и бабы началисплошь рожать, кулацкиедетимогли
хоть в школе, хоть где ответить, что детей находят не в капусте. Отнюдь!
Вовремя погрузки дров на топливо и двух длительных остановок каравана
на ремонт парохода, на замену разбитых деревянных плиц двигательного колеса,
помпы-качалкиирулейнабаржахначальникконвоя,которому
хитрованы-переселенцыотослалинапароходсамуюядренуюмолодку-
"постираться",- разрешил конвоируемымсойтина берег за черемшой, щавелем,
саранкой и целебными травами.