.."
- пошел плестись стих в голове Коляши Хахалина,однако сон, всеутишающий,
всехутешающий, сошел на него, иоборвались нехитрые воспоминания,и стих
оборвался,толькоболь осталась:ломилолицо, болела голова,из носаи
разбитых губсочилось на подушку - били беспощадно,таквот врага-фашиста
били бы, так он давно бы уж нашу территорию очистил.
Раньше всех вдежурнойкомнатепоявилсясамкомбат,ходил,искал
чего-то. Коляша хоть и лежал, накрывшись одеялом с головой, все чуял. Комбат
отбывалв полку последние дни, потому что стрелял всвою женуизнагана,
прилюднострелял,в спортивномзале, когда женаегоигралав волейбол,
азартно взвизгивая при каждом ударе помячу. Она спуталась с каким-то более
молодым,чемее муж,офицером,вот комбат и решилпришить ее,дарука
дрогнула.Комбатанадобыло судить истрогонаказать,но женаегоиз
госпиталяприслалазаписку вштаб:"Прошуни в чем не винить моего мужа
Генечку. Это святой человек". Решено было комбата от должности отстранить и,
от греха подальше, отправить на фронт.
Ушел комбат, явилсякомандиравтороты и ночнойдежурный, уже сдавший
противогаз другому дежурному.
- А ну, покажись, покажись, воин! - скомандовал командир роты.
Коляша открылся. Командир автороты, поглядев на него, почти с восторгом
сказал:
- Эк они тебя отделали!
Ночной же дежурный, младший лейтенант, все возмущался:
- Они ж его за руки держали! За руки! Это ж подло!..
- Ну, заладил: подло, подло,- отмахнулся командир роты.- Он, и по рукам
скованный, сумел выбить два зуба Растаскуеву! А дай-ка ему волю... Н-на-а-а,
морда-тоевонаяогласкенеподлежит...чугункаичугунка...н-на-а,-
соображал командир роты.- На гауптвахту не отправишь, затаскают, н-н-на-а-а.
Надо будет его где-то здесь прятать...
Завтрак и обед Коляше принеслив дежурку. Никто его пока не беспокоил,
и ни на одном лице не видел он себе осуждения, даже наоборот, один конопатый
солдатикторопливомолвил:"Молодец,кореш!"-и кинул емукоробокс
махоркойдас тремяспичками.Незнал солдатик,что Коляшанекурящий,
значит,не из ихней роты - проявляет солидарность в борьбе за правоедело.
Приятно это.
Послеобедапоявилсяв дежуркесытыйи хмурый чин в пепельно-серой
мягкой шинели с малиновыми петлицами, поднял солдатика с кровати, пригвоздил
его глазами того же, шинельного цвета к месту. Долго, испытующе-презрительно
смотрелна него. Сказать, что так смотрит сытый кот на пойманную мышку, иль
тажетигра - на лань, значит ничего не сказать. Во всей тучной фигуре,в
сером беззрачномвзгляде военного дядипроглядывало всесильное надвсем и
надвсемипревосходство.БудтоновоявленныйБог,утомленныйгрехами
земноводных тварей, смотрелонна эту двуногую козявку, посмевшую занимать
еговнимание, отвлекатьот важнеющихгосударственных дел и вообще маячить
перед глазами.
Когда-то давно,ещена севере,смотрел Коляшав холодном деревянном
кинотеатренемой кинофильм, в котороммужичонка Поликушка, отправленныйс
деньгами в город, оныеденьги пропили предсталпред грозные очи хозяина,
графа или князя, тот тоже ничего не говорил - кино-то немое, лишь смотрел на
Поликушку,и таксмотрел,чтомужичонка, а вместесним ивсе зрители
кинотеатра, большие и малые,- ужимались в себе, втягивали голову в лопотину.
Коляша тоже хотел стать меньше, незаметней, ноизо всех сил, Богом, отцом и
матерью данных, старалсястоять онпрямо,не втягивать голову в плечи, не
гнуться, чего, видать,какраз ждал и хотел этот барственно-важный военный
сановник,привыкшийповелевать,подавлять,сминать,впорошокстирать
жертву.Недождавшисьжелаемого,военноесиятельствозацепилосапогом
табуретку,поддернулоее к себе,расстегнулось и,утомленносев посреди
комнаты, открыло коробку душистого "Казбека" и опятьже утомленно, опять же
брезгливо приказало:
- Рассказывай!
-- Чегорассказывать-то?-Коляша чутьнеляпнул подвпечатлением
ночных воспоминаний: - Сказочку, что ли?
-- О себе. Все рассказывай, как на исповеди.
"Исповедник, н-намать",- усмехнулся Коляша. Насевере, в проклятом и
любимомгородке,в комендатуре таких исповедников полных два этажа сидело.
Поначалу они всех,от мала до велика, на исповедь волокли, после исповеди -
кого домой возвращали,кого в лесотундру - на убой. Однако утомились и они.
Перед войной старосты бараков ходилина правеж, потому как из-за отвлечения
рабсилынасобеседованияи маршей в лесотундрупадала производительность
труда, тогда как позаветам Сталина, по лозунгамей надлежало стремительно
расти. Старостамибараковниктонесоглашалсябыть, тогдаих принялась
назначать сама комендатура, отчего старосты сплошь были лютые. Играет братва
в коридоре баракав бабки или в чику- надворе-то каленыймороз,вдруг
вопль:"Староста идет!" - ився ребятнябросается врассыпную. Попадешь на
пути, виноват -не виноват, старостанепременно за ухо на воздух поднимет,
орать начнет малый- пинкаря ему, стервецу,вдобавку за то,что играет,
шумит, а за негочеловек крест несет, еслижаловатьсявздумаешь, родители
добавят - не попадайся на пути властей.
Коляша былкраток и сдержан вповествованииосвоей жизни. Выслушав
его, военный чин достал еще однупапиросу"Казбек", снова долго, какбы в
забывчивости,стучал еюобкоробку, медленно прижег,выпустилдым аж из
обеихноздрейвлицосолдата,босого,распоясанного,безропотно
припаявшегося к холодному каменному полу. От дыма Коляша закашлялся.
- Не куришь, что ли? - сощурился важный начальник.
- И не пью,- с едва заметным вызовом ответил Коляша.
- Старообрядец? Кержак?
-Какимелужечестьсообщить,я изсемьикрестьянской, значит,
верующий, кержаками же, смею заметить, зовутся невсе старообрядцы,только
беглые с реки Керженец, что в Нижегородской губернии.