Затем он обрушил на девушку целый поток слов – скорее всего, на том же загадочном языке, но столь стремительно, что Кервин не понимал ни звука. Впрочем, понимать было и не обязательно: достаточно было слышать тон. Рыжеволосый был страшно разозлен.
– Ну не надо, Остер, не надо, не так все мрачно, – вмешался густой, рокочущий бас. – А ты, Таниквель, прекращай дразниться. – В комнате появился еще один человек, тоже рыжеволосый. Но в его огненной шевелюре мелькали седые пряди, и он сильно сутулился, словно под грузом лет. Глаз его почти не было видно под кустистыми бровями – настолько густыми, что это граничило с противоестественным. – Меня зовут Кеннард, – представился он, – я третий в Арилиннской башне. А из какого Гнезда вы? Кто у вас Хранительница?
Кервин был уверен, что тот так и сказал: «Хранительница».
– Обычно меня выпускают гулять одного, – сухо отозвался он.
– Ошибочка вышла, Кеннард, – издевательски произнес Остер на портовом жаргоне. – На самом деле наш друг… э‑э, крокодил с Арктура; по крайней мере, по его словам… Очевидно, он – землянин.
– Но это невозможно! – воскликнул Кеннард.
Джефф решил, что атмосфера становится слишком уж напряженной.
– Глубоко сожалею, – начал он и к собственному удивлению осознал, что обычный вежливый оборот приобрел буквальный смысл. – Я действительно землянин. Но детство мое прошло на Даркоувере, и я привык считать эту планету своим домом. А теперь прошу прощения, если помешал. Доброй ночи, и прощайте.
– Заяц‑трусишка! – еле слышно буркнул под нос Остер; или что‑то в этом роде.
– Подождите, пожалуйста, – произнес Кеннард; Кервин, уже на полпути к двери, обернулся. – Если вы располагаете некоторым временем, я хотел бы поговорить с вами.
Джефф покосился на Таниквель и уже готов был уступить; но стоило перевести взгляд на Остера – и это решило дело.
– Спасибо, – вежливо отозвался он, – но я уже опаздываю. Прошу прощения, если помешал веселью.
Остер, брызжа слюной, выпалил что‑то неразборчивое.
– Да осветят луны ваш путь, – церемонно поклонился Кеннард.
Таниквель ладошкой зажала рот и замерла изваянием, глядя на Кервина широко раскрытыми золотистыми глазами. Тот замялся, борясь с искушением потребовать объяснений; но возможность пойти на попятный и сохранить при этом лицо он уже упустил.
– Доброй ночи, – повторил он, и тяжелая дверь, закрываясь за ним, громко хлопнула; признание своего поражения почудилось ему в этом хлопке… и предчувствие того, что это еще только начало.
Мелкая ледяная морось сгустилась в зябкий, пронизывающий до костей туман. Кервин поплотнее укутался в накидку и только тут обратил внимание, что она до сих пор на нем. «Боже мой, – промелькнула мысль, – не удивительно, что девушка так была ошеломлена, когда я заявил, что землянин. Должно быть, я смахивал на настоящего психа».
Над темными обледеневшими улицами, скрывая луны и звезды, вихрился густо‑лиловый туман, и пахло от него опьяняюще‑свежо. Причудливым светящимся деревом проступало через туман здание Миссии, и Кервин понимал, что там его ждут только тепло и уют безо всяких неожиданностей; не исключено, Эллерс уже пришел в себя и, обнаружив, что остался один, вернулся в Миссию.
За кого б его тут ни принимали, хуже не будет, если он еще немного побродит по городу. Господи Боже, это ведь его родная планета! Здесь он родился. Здесь жил. Он не какой‑нибудь наивный землянин‑космофлотчик, которому строго‑настрого наказали: ни шагу из туристского квартала. Он знает город – когда‑то знал, по крайней мере – и местный язык.
Он знает город – когда‑то знал, по крайней мере – и местный язык. «Оставьте со мной ребенка до семи лет, а потом пускай забирает его кто угодно». Этот суровый древний святой знал, что говорил. Кстати, землянин. Ergo, Кервин – даркованин. И всегда им будет. Он вернулся домой, и, в первую очередь, надо бы хорошенько осмотреться.
На улицах почти никого не было; изредка навстречу попадались закутанные в мех фигуры, сгорбившиеся под напором пронизывающего ветра. С громким топотом Кервина обогнало какое‑то крошечное создание – и одного брошенного снизу вверх взгляда зеленых глаз, за которыми светился человеческий разум, было достаточно, чтобы рука Кервина бессознательно дернулась в защитном жесте; ибо
Ага, вот он и признался! Именно о таком маскараде на самом‑то деле он и думал, покупая накидку.
Но слишком уж на него глазели. Он развернулся и направился в обратный путь, ориентируясь на огни здания Миссии. Было уже очень поздно; на мостовых блестел лед, и квартал казался обезлюдевшим.
За спиной послышались шаги – неторопливые, можно даже сказать, целеустремленные – и Кервин обернулся. Негромко, почти бесшумно ступая, его нагоняла закутанная в плащ фигура с низко надвинутым капюшоном. Джефф посторонился, освобождая проход.
Это была ошибка. С боевым кличем неизвестный в плаще – явно не‑человек – бросился на Кервина, одним прыжком одолев разделявшие их футов двенадцать. Кервин ощутил жгучую боль, потом в голове у него что‑то взорвалось, и призрачный, далекий голос принялся выкрикивать странные слова:
– Передай сыну варвара, чтоб не возвращался более на равнины Арилинна! Башня погублена, и Золотой Колокольчик отомщена!
«Ну что за бред», – отметил про себя Кервин и полетел в черноту.
3
Шел дождь.
На лицо падал серый свет, и кто‑то пронзительно, рыдающе голосил:
– Ай‑ай‑ай! Ай, комъин !
Его подняли с брусчатки; в голове снова что‑то с грохотом взорвалось, и Джефф Кервин опять погрузился в забытье.
Внезапно в мозгу у него, вплоть до самых дальних закоулков, полыхнул ослепительный белый свет. Кто‑то трогал его за голову, и та отзывалась адской болью.