Что это за город! Город сплетников, завистников, клеветников, готовы человека в ложке утопить... Пустые разговоры.
Спасибо, мамаша, Бейля-Лея то есть, перебила и обратилась к мужу:
- Мойше-Нисл, может быть, хватит уже разговаривать? Пускай лучше Сонечка сыграет им на "ферчипьяне"!
- Я ничего против не имею! - ответил ей Мойше-Нисл и подмигнул дочери.
Подходит она к "фертипьяну", усаживается, раскрывает большую книгу и начинает почем зря молотить пальцами. Тогда мамаша говорит ей:
- Сонечка, к чему тебе "тюды"?1 Сыграй им лучше "Ехал козак за Дунаем", что-нибудь из "Колдуньи" или "Субботнюю песню"...
- Пожалуйста, не мешай! - отвечает Сонечка и продолжает барабанить так быстро, что даже глаз не поспевает за пальцами, а мать смотрит на нее не отрываясь, будто хочет сказать: "Видали, какие пальцы?"
В самый разгар игры отец с матерью незаметно выскользнули из комнаты, и мы с невестой, с Сонечкой то есть, остались с глазу на глаз.
"Теперь, думаю, самое время потолковать с ней, узнать хотя бы, умеет ли она говорить". Но с чего начать? Хоть убей, не знаю! Поднимаюсь с места, подхожу, становлюсь у нее за спиной и говорю:
- Извините, Сонечка, что перебиваю вас посреди игры. Я хотел вас кое о чем спросить...
Она поворачивает ко мне лицо, смотрит сердито и спрашивает по-русски:
- Например?
- Например, - говорю, - я хотел спросить у вас, каковы ваши требования? То есть какого, к примеру, жениха вы хотели бы, чтобы вам дали?
- Видите, - отвечает она уже немного мягче и опустив глаза, - собственно, я хотела бы "окончившего", но я знаю, что это понапрасну. Поэтому я хотела бы по крайней мере, чтобы он был образованный, потому что, хотя наш Ямполь считается фанатическим городом, мы все же получили русское образование. И хотя мы не посещаем учебных заведений, вы все же не найдете у нас ни одной барышни, которая не была бы знакома с Эмилем Золя, с Пушкиным и даже с Горьким...
Разговорилась моя красавица, Сонечка то есть, и пошла молоть наполовину по-еврейски, наполовину по-русски, то есть больше по-русски, чем по-еврейски. В это время входит мамаша и отзывает невесту, словно хочет сказать: "Все хорошо в меру!" Входит отец, и мы снова усаживаемся с ним вдвоем и начинаем обсуждать: сколько он дает приданого, где бы съехаться на смотрины, когда справлять свадьбу и тому подобные подробности дела. Потом подымаюсь и хочу идти на станцию - дать телеграмму, но Мойше-Нисл берет меня за руку и говорит:
- Вы не пойдете, реб Менахем-Мендл! Вы прежде пообедаете с нами, вы, наверное, голодны.
Пошли руки мыть, сели за стол, выпили по рюмочке вишневки, а у него, у отца то есть, все время рот не закрывается: Ямполь, Ямполь и Ямполь...
- Вы не знаете, - говорит он, - что это за город! Город бездельников и сплетников! Если бы вы меня послушали, вы держались бы от них в стороне, не говорили бы с ними ни слова. Ничего не рассказывайте им - кто вы, откуда, что вы тут делаете... А моего имени даже не упоминайте, как будто вы меня и не знаете. Понимаете, реб Менахем-Мендл? Вы меня совсем не знаете!
Так он мне наказывает раз десять подряд. Я ухожу и даю телеграмму моему компаньону в Ярмолинец, как мы и сговорились. А пишу я ему очень ясно следующее:
"Товар осмотрел. Первый сорт. Шесть тысяч. Телеграфируйте, сколько напротив. Где съехаемся..."
На другой день от моего компаньона прибывает какой-то странный ответ:
"Упирался десять. Напротив половина шесть. Работайте набавке. Согласен Жмеринке. Товар прима. Телеграмируйте".
Бегу к своему Мойше-Нислу, показываю ему депешу и прошу разъяснить мне ее, потому что я ни слова не понимаю. Он прочитал депешу и говорит:
- Чудак! Чего вы тут не понимаете? Ведь это же яснее ясного. Он, понимаете ли, хочет, чтобы я дал десять, тогда он мне даст половину шести, то есть три тысячи.
Напишите же ему, что он чересчур умен. Короче говоря: сколько бы он ни дал, даю в два раза больше. И еще пишите, чтоб не медлил, потому что найдется другой.
Я послушал его и дал компаньону такую депешу:
"Коротки слово. Сколько дает, кладу напротив два раза более. Не медливать. Подхватится другой".
В ответ получаю снова непонятную телеграмму:
"Согласен два раза менее выговором тысяча назад. Товар находка".
Снова бегу с депешей к моему Кимбаку. А он опять:
- Все ясно. Ваш компаньон говорит, что согласен дать ровно половину, но с условием, что получит тысячу обратно. Это значит: если я, к примеру, дам десять, то он должен был бы дать пять; но ему хочется оттянуть одну тысячу. Получится, значит, что я даю десять, а он - только четыре. Неглуп, что и говорить! Он хочет меня обдурить с головы до пят. Но я, знаете ли, купец и в делах кое-что понимаю. Я лучше дам ему вдвое больше того, что дает он, да еще накину тысячу. Иначе говоря, если он даст три - дам семь, даст четыре - дам девять, даст пять - дам одиннадцать. Раскусили? Так вот, - говорит, - идите сейчас же и дайте ему "строчную", чтоб он не тянул и пусть тоже ответит вам "строчной" о встрече, и дело с концом!
Бегу, даю своему Ошеру "строчную" депешу:
"Даст три - кладет семь. Даст четыре - кладет девять, даст пять - кладет одиннадцать. Не тянуть длинную скамейку. Строчите выехаем".
В ответ получаю "строчную" депешу - всего два слова:
"Выехаем. Выехайте".
Когда прибывает такая важная депеша? Конечно, ночью. И ты сама должна понять, что спать в эту ночь я уже больше не мог. Стал рассчитывать, сколько, примерно, наберется на мою долю, если, скажем, всевышний поможет, и я сосватаю весь список, который Лейбе Лебельский потерял? Что тут, в сущности, невозможного, если бог захочет? Я твердо решил: как только, с божьей помощью, проведу это дело, заключить с Ошером постоянный союз. Человек он, судя по всему, предприимчивый, да и везет ему здорово. И, разумеется, Лейбе Лебельский тоже не будет обойден. Что я могу иметь против него? Он тоже бедняк, обремененный семьей...
Еле дождался утра, помолился и пошел к моим Кимбакам - депешу показывать. Те сразу велели подать кофе со сдобными булочками, и было решено, что в тот же день мы вчетвером выезжаем в Жмеринку. Но для того чтобы Ямполю не показалось подозрительным, чего это мы едем вчетвером, мы устроили так: я выезжаю с поездом, который уходит раньше, а они - позже. А до их приезда я в Жмеринке присмотрю для них гостиницу получше и закажу приличный ужин.
Так оно и было. Приехал я в Жмеринку раньше всех, остановился в лучшей гостинице, собственно единственной в Жмеринке, под названием "Одесская гостиница". Познакомился первым долгом с хозяйкой, - очень славная женщина, гостеприимная такая. Спрашиваю:
- Что у вас можно покушать?
- А чего бы вы хотели?
- Рыба у вас есть?
- Можно купить.
- Ну, а бульон?
- Можно и бульон сварить.
- С чем? С лапшой или с рисом?
- Хотя бы с клецками.
- Ну, а скажем, к примеру, жареные утки?
- За деньги, - говорит, - можно и уток достать..
- Ну, а пить? - спрашиваю.
- А что вы пьете?
- Пиво есть?
- Почему нет?
- А вино?
- Были бы денежки!
- Так вот, - говорю я, - потрудитесь, дорогая моя, готовьте ужин не больше, не меньше, как на восемь персон.
- Откуда взялось восемь персон? - отвечает она. - Ведь вы только один?
- Странная женщина! - говорю я. - Какое вам дело? Вам говорят восемь, значит, - восемь.
Во время нашего разговора входит мой компаньон, реб Ошер то есть, бросается ко мне на шею и начинает целовать меня и обнимать, как родной отец:
- Чуяло мое сердце, - говорит он, - что найду вас здесь, в "Одесской гостинице"! Тут есть что перекусить?
- Только что, - отвечаю, - я заказал хозяйке ужин на восемь персон.
- При чем тут ужин? - говорит он.