- Ужин - ужином, но пока обе стороны выберутся и приедут, мы вовсе не обязаны поститься. Вы тут, я вижу, свой человек. Прикажите накрывать на стол, пусть нам подадут водочки и чего-нибудь мясного на закуску. Кушать хочется, - говорит, - до полусмерти!
И, не ожидая долго, реб Ошер направляется на кухню руки мыть, знакомится с хозяйкой, велит подавать, что можно, и мы садимся честь-честью за стол, а реб Ошер, закусывая, рассказывает чудеса, как он стену пробивал, в лепешку расшибался, пока, наконец, ему удалось уломать своего аристократа дать эти три тысячи.
- Как это, - говорю я, - три тысячи? Ведь речь шла о четырех и не меньше?
- Разрешите, - отвечает он, - реб Менахем-Мендл! Я знаю, что делаю. Меня зовут реб Ошер! Надо вам знать, - говорит он, - что мой Ташрац вовсе ничего давать не хотел, потому что он знатного происхождения, а жена еще больше родовита. Он, говорит, если бы хотел породниться с кем попало, так ему бы еще доплатили. Словом, я достаточно потрудился, горы ворочал, и еле-еле с грехом пополам уговорил его дать по крайней мере две тысячи.
- Что значит, - говорю, - две тысячи? Ведь вы же только что говорили - три тысячи!
- Разрешите! - снова отвечает он. - Реб-Менахем-Мендл, я сват более опытный, чем вы, и зовут меня реб Ошер! Пускай стороны съедутся, пускай жених с невестой свидятся, тогда все будет в порядке. Из-за какой-нибудь несчастной тысячи у меня сватовство не расстраивается! Меня, понимаете ли, зовут реб Ошер! Есть, правда, одна заковыка, которая меня тревожит...
- А именно? - спрашиваю. - Что вас тревожит?
- Меня тревожит призыв. Я уверил своего Ташраца, что хотя у вашего Мойше-Нисла совсем молодое дитя, кровь с молоком, но призыва он не боится... Сказал даже, что он уже покончил с призывом...
- Что вы такое болтаете, реб Ошер? - спрашиваю я своего компаньона. Какой такой призыв? Откуда?
А он опять:
- Разрешите, реб Менахем-Мендл! Меня зовут реб Ошер!..
- Вы можете, - отвечаю я, - восемнадцать раз называться реб Ошер, и все же я не понимаю, о чем вы говорите! Что это вы лопочете: "Призыв - шмизыв..." Откуда у моего Мойше-Нисла взялся призыв? Женщины, по-вашему, тоже отбывают воинскую повинность?
- Что значит женщины? - говорит мне Ошер. - А где же сын вашего Мойше-Нисла?
- Откуда, - отвечаю, - у Мойше-Нисла возьмется сын, когда всего-то-навсего у него одна-единственная дочь? Од-на-един-ствен-ная!
- Значит, - говорит он, - выходит, что и у вас девица? Позвольте, но ведь мы же говорили о женихе!
- Конечно, о женихе! Но я иначе и не думал, что женихова сторона - это вы!
- Из чего следует, - говорит он, - что женихова сторона - это я?
- А из чего следует, - отвечаю я, - что женихова сторона - это я?
- Почему вы не предупредили меня, что у вас девица?
- Ну, а вы предупредили меня, что у вас девица?
Тут он рассердился и говорит:
- Знаете, что я вам скажу, Менахем-Мендл? Вы такой же сват, как я раввин!
- А из вас, - отвечаю, - такой же сват, как из меня раввинша!
Слово за слово... Он мне: "Растяпа!" Я ему: "Лгун!" Он мне: "Рохля!" А я ему: "Обжора!" Он мне: "Менахем-Мендл!" Я ему: "Пьянчуга!" Это его, конечно, задело, он мне - пощечину, а я его - за бороду... Скандал, упаси бог!
Понимаешь? Столько расходов, и времени, и трудов... А позор-то какой! Все местечко сбежалось полюбоваться на сватов-ловкачей, которые сосватали двух девиц! Но Ошер этот самый - черт бы его побрал! - сразу же исчез, меня оставил одного рассчитываться с хозяйкой за ужин, который я заказал на восемь персон. Счастье, что мне удалось улизнуть вовремя, до того как родители обеих невест приехали в Жмеринку. Что там творилось с ними, я не знаю. Но представляю себе.
Так вот, поди будь пророком, знай, что этот сват, - провались он сквозь землю! - такая пустельга, черт бы его побрал! Такая ветряная мельница! Говорит, разъезжает, носится, дает депеши, а в конце концов? Обе девицы! Раз навсегда, дорогая моя, не везет, хоть живым в воду! И потому что я очень пришиблен, я пишу на сей раз кратко. Даст бог, в следующем письме напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. Кланяйся сердечно деткам, по которым я сильно стосковался, тестю, и теще, и каждому в отдельности
Твой супруг Менахем-Мендл.
Главное забыл! Господь поражает, господь и исцеляет. Едучи из Жмеринки, я думал, что небо уже свалилось на меня. Было бы у меня на дорогу, я бы уже кое-как добрался до дому, в Касриловку. Но как я ни считал, выходило, что я обязательно застряну тде-нибудь в пути, хоть ложись поперек рельсов. Но на то и бог! В вагоне знакомлюсь с каким-то чудаком, который штрафует* людей от смерти. Он уговаривает меня, обещает золотые горы, лишь бы я стал агентом. Что такое агент и как штрафуют людей от смерти, - писать долго, а я уж и так хватил через край. Оставляю это до другого раза.
Тот же.
Конец пятой книги
1900 - 1909
ГОРЕ-ЗЛОСЧАСТЬЕ
(Менахем-Мендл - агент)
Менахем-Мендл с дороги - своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку
Моей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствует она со всеми домочадцами!
Во-первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!
Во-вторых, да будет тебе известно, дорогая моя жена, что мне пришлось исчезнуть, то есть удрать. Я только что выпутался из большой беды! Надо бога благодарить! Чуть-чуть в кутузку не угодил и, бог знает, чем бы все это кончилось. Об арестантских ротах и говорить не приходится, - пахло каторжной Сибирью, хотя виноват я столько же, сколько и ты. Как твоя мама говорит: "Придет беда - отворяй ворота!" Сейчас, когда господь бог помог, и я вовремя вырвался, как из огня, я хочу написать тебе обо всем подробно. От начала до конца.
Из предыдущего моего письма, ты, наверное, поняла, в каком я очутился положении после того, как сосватал двух девиц... Я тогда думал, что все кончено! Нет больше Менахем-Мендла! Но встретился я с одним типом, с агентом-инспектором из "Эквитебеля"*, который штрафует людей от смерти и зарабатывает на этом крупные деньги. Он достал книжку и показал мне, скольких людей он уже заштрафовал от смерти, и сколько человек у него уже умерло. А это такое дело, что чем больше умирают, тем лучше - и для покойников и для живых. Ты, пожалуй, спросишь, в чем тут смысл? А смысл простой! Например, взял "Эквитебель" и заштрафовал меня от смерти на десять тысяч рублей. Я должен платить за это всего каких-нибудь двести - триста рублей в год - до самой смерти. Так что одно из двух: если я умер, упаси бог, в первый же год, - твое счастье: десять тысяч на улице не валяются! А если я живу, то - счастье "Эквитебеля". Служит там бесконечное количество людей, все больше евреев, у которых тоже имеются жены и дети и которые тоже хотят жить. Но меня это не касается. Беда, однако, в том, что не каждый может быть агентом. Агент должен быть первым долгом хорошо одет, но по-настоящему - хорошо! Приличный костюм, воротник и манжеты - хотя бы бумажные, но обязательно белые, красивый галстук, ну, а о шляпе говорить не приходится. А главное - это разговор. Агент обязан уметь говорить. Это значит, он должен уметь разговаривать, уговаривать, переговаривать, заговаривать, говорить до тех пор, пока человек не почувствует, что ему необходимо заштрафоваться от смерти. А больше ничего не нужно. Словом, мой агент-инспектор нашел, что из меня должен выйти хороший агент, замечательный "инквизитор"...*
Теперь, дорогая моя, я должен тебе объяснить разницу между агентом-инспектором и агентом-инквизитором.