"
- Ничего, - проговорила также шепотом Синтянина, - теперь все прошло.
Сделав над собою видимое усилие, она вызвала на лицо улыбку и весело воскликнула навстречу Висленеву:
- Здравствуйте, Иосаф Платонович!
Гость неспешно подошел, с достоинством снял свою шляпу и поклонился всем общим поклоном.
- Я вас первая приветствую и первая протягиваю вам руку, - проговорила Синтянина.
Форова почувствовала в эту минуту, что вместе с последним словом другая рука генеральши мгновенно согрелась.
Висленев, очевидно, не ждал такого приветствия; он ждал чего-нибудь совсем в другом роде: он ждал со стороны отступницы смущения, но ничего подобного не встретил. Конечно, он и теперь заметил в ней небольшую тревогу, которой Александра Ивановна совсем скрыть не могла, но эта тревога так смела, и Александра Ивановна, по-видимому, покушается взять над ним верх.
Висленев решил тотчас же отпарировать это покушение, но сделал неосторожность.
Едва намеревался он, подав Синтяниной руку, поразить ее холодностью взгляда, она посмотрела ему в упор и весело воскликнула:
- Однако как же вы быстро умели перемениться. Почти узнать нельзя! Висленеву это показалось даже смешно, и он решил не сердиться, а отшучиваться.
- Я думаю, я изменился, как и все, - отвечал он.
- Ну, нет, вы больше всех других, кого я давно не видала.
- Вам незаметно, а вы и сами тоже изменились и...
- Ну да, - быстро перебила его на полуслове генеральша, - конечно, года идут и для меня, но между тем меня еще до сей поры никто не звал старухой, вы разве первый будете так нелюбезны?
- Помилуй Бог! - отвечал, рассмеявшись, Висленев. - Я поражен, оставив здесь вас скромным ландышем и видя вас теперь на том же самом месте...
- Не скажете ли пышною лилией?
- Почти. Но вот кто совсем не изменяется, так это Филетер Иванович! обратился Висленев к майору. - Здравствуйте, мой "грубый материалист"! Они поцеловались.
- Ничего не переменился! Только нос разве немножко покраснел, воскликнул снова, обозревая майора, Висленев.
- Нос красен оттого, что у меня насморк вечный, как Вечный жид, отвечал Форов.
- А вам сегодня сколько стукнуло?
- Да пятьдесят два, девять месяцев.
- Девять месяцев? Ах, да, у вас ведь особый счет.
- Конечно, как следует.
- А дети у вас есть?
- Не знаю, но очень может быть, что и есть.
- И опять все врет, - заметила жена.
Висленев подал руку Катерине Астафьевне.
- Вас, тетушка, я думаю, можно и поцеловать?
- Если тебе, милый друг, не противно, сделай милость, поцелуемся. Висленев и Катерина Астафьевна три раза поцеловались.
- Вы переменились, но немного.
- Как видишь, все толстею.
Иосаф Платонович обернулся к Подозерову, протянул и ему руку, и приняв серьезную мину, посмотрел на него молча ласковым, снисходительным взглядом.
- Вы много изменились, - сказал Висленев, удерживая его руку в своей руке.
- Да, все стареем, - отвечал Подозеров.
- "Стареем"! Рано бы еще стареть-то!
- Ну нет, пожалуй, и пора.
- Вот и пора! чуть стукнет тридцать лет, как мы уж и считаем, что мы стареем. Вам ведь, я думаю, лет тридцать пять, не больше?
- Мне тридцать два.
- Изволите ли видеть, век какой! Вон у вас уже виски седые. А у меня будет к вам просьба.
- Очень рад служить.
- То есть еще и не своя, а приятеля моего, с которым я приехал, Павла Николаевича Горданова: с ним по лености его стряслось что-то такое вопиющее. Он черт знает что с собой наделал: он, знаете, пока шли все эти пертурбации, нигилистничанье и всякая штука, он за глаза надавал мужикам самые глупые согласия на поземельные разверстки, и так разверстался, что имение теперь гроша не стоит. Вы ведь, надеюсь, не принадлежите к числу тех, для которых лапоть всегда прав пред ботинком?
- Решительно не принадлежу.
- Вы за крупное землевладение?
- Ни за крупное, ни за дробное, а за законное, - отвечал Подозеров.
- Ну в таком случае вы наша опора! Вы позволите нам побывать у вас на днях?
- Сделайте милость, я дома каждое утро до одиннадцати часов.
- Впрочем... сестра! - обратился Висленев к Ларисе, удерживая в своей руке руку Подозерова, - теперь всего ведь семь часов, не позволишь ли попросить тебя велеть приготовить что-нибудь часам к одиннадцати?
- Охотно, брат, охотно.
В это время они прошли весь сад и стояли у террасы.
- Право, - продолжал Висленев, - что-нибудь такое, что Бог послал, что напомнило бы святой обычай старины. Можно? Лариса кивнула в знак согласия головою:
- Я очень рада.
- Так вот, Андрей Иваныч, - отнесся Висленев к Подозерову, - теперь часочек я приберусь, сделаю кое-как мой туалет, отправлюсь и привезу с собой моего приятеля, - он тут сирота, а к десяти часам позвольте вас просить прийти побеседовать, вспомнить старину и выпить рюмку вина за упокой прошлого и за многие лета грядущего.
- От таких приглашений, Иосаф Платонович, не отказываются; - отвечал Подозеров.
- Вашу руку! - и Висленев, взяв руку Подозерова, крепко сжал ее в своей руке и сказал: "До свидания".
Всем остальным гостям он поклонился общим поклоном и тоже от всех взял слово вечером прийти к Ларисе на ужин.
Гости ушли.
Висленев, взойдя с сестрою и теткою в дом, направился прямо в свой кабинет, где еще раз умылся и переоделся, прихлебывая наскоро поданный ему сюда чай, - и послал за извозчиком.
- Брат! - сказала ему Лариса, когда он вышел в зал и оправлялся перед большим зеркалом, - не дать ли знать Бодростиной, что ты приехал?
- Кому это? Глафире Васильевне?
- Да.
- Что ты это! Зачем?
- Да, может быть, и она захотела бы приехать?
- Бог с ней совсем!
- За что же это?
- Да так; на что она здесь?
- Она очень умная и приятная женщина.
- Ну, мне она вовсе не приятная, - пробурчал Висленев, обтягивая воротник рубашки.
- А неприятна, так и не надо, но только как бы она сама не заехала.
- Будет предосадно.
- И еще вот что, Жозеф: ты позвал вечером Синтянину?
- Кажется... да.
- Нет, наверное да. Так зайди же к ним, позови генерала Ивана Демьяныча.
Висленев оборотился к сестре и сморщился.
- Что такое? - проговорила Лариса.
- Так, знаешь, там доносом пахнет, - отвечал Висленев.
Лариса вспыхнула и нетерпеливо сказала:
- Полно, пожалуйста: мы об этом никогда не говорим и не знаем; а Александрина... такая прекрасная женщина...
- Но дело-то в том, что если вы чего не знаете, то я это знаю! говорил смеясь, Висленев. - Знаю, дружок, Ларушка, все знаю, даже и то, какая прекрасная женщина эта Александра Ивановна.
Лариса промолчала.
- Да, сестра, - говорил он, наклонив к Ларисе голову и приподняв на виске волосы, - здесь тоже в мои тридцать лет есть серебряные нити, и их выпряла эта прекрасная белая ручка этой прекрасной Александры Ивановны... Так уж предоставь мне лучше вас знать эту Александру Ивановну, - заключил он, ударяя себя пальцем в грудь, и затем еще раз сжал сестрину руку и уехал.
Лариса глядела ему вслед. "Все тот же самый! - подумала она, - даже десять раз повторяет, что ему тридцать лет, когда ему уж тридцать пятый! Бедный, бедный человек!"
Она вздохнула и пошла распорядиться своим хозяйством и туалетом к встрече приезжего гостя,
Глава пятая
На все ноги кован
Павел Николаевич Горданов, которого Висленев назвал "сиротою", не терпел никаких недостатков в своем временном помещении. Древняя худая слава губернских пристанищ для проезжающих теперь уже почти повсеместно напраслина. В большинстве сколько-нибудь заметных русских городов почти всегда можно найти не только чистый номер, но даже можно получить целый "ложемент", в котором вполне удобно задать обед на десять человек и вечерок на несколько карточных столов.