Надо было просеять соль, развести ее в воде. Опрятно держать инвентарь и посуду. И топка печи - дело далеко не простое - целое искусство.
Учитывая, что парень все же преждевременно выписался из больницы, а у Алеши и так дел по горло, я заявлялся в пекарню ежедневно, как на работу, благо жил в соседней комнате. У меня даже появились свои личные обязанности: каждое утро я промывал кипятком бак для заварки, дежи, всякие мелкие принадлежности для хлебопечения - лопаты, кисти из щетины, деревянные веселки для размешивания муки с водой, сито для просеивания муки. И уж совсем неожиданностью для всех оказалось то, как я наловчился плести халы, чуть ли не быстрее, чем Алеша.
За этим делом и застал меня отец. Он стоял в дверях и, улыбаясь, смотрел, как ловко и споро формую я на столе халы. Хватаю кусок теста, расплющиваю в лепешку, растягиваю, приминаю, превращаю лепешку в батончик, раскатываю его ладонями (концы полученных жгутиков должны быть гораздо тоньше, чем середина). Шесть готовых жгутиков заплетаются, словно коса, оставшиеся кончики сводятся вместе и сплющиваются пальцами. Вот!.. Готовую халу кладу на доски, посыпанные мукой. Перед посадкой в печь халы смазываются яйцом.
- Помогает? - кивнул на меня отец.
- Золотые руки у Андрея,- серьезно сказал Алеша.- Проходите, Андрей Николаевич, в комнату и раздевайтесь. Сейчас посадим халы в печь и освободимся минут на сорок пять.
На верху лестницы показалась Христина в платье лимонного цвета из тонкой шерсти. Чудеса, только что видел ее во фланелевом халатике.
- Андрей Николаевич! - радостно воскликнула она и сбежала вниз. Большие глаза ее сияли, как обрызганные росой фиалки. Волосы, которые она носила подобранными, чтоб не мешали, она успела распустить - цветущая рожь!..
Христина даже не скрывала свою радость - зачем? - она любила моего отца и готова была отстаивать свою любовь перед целым светом. Не знаю (тогда не знал), любил ли он ее, но, во всяком случае, восхищался ею. А кто не восхищался?
Христина провела отца в комнату ребят, первую, проходную, где они отдыхали, коротали свободное время, там же стоял телевизор.
Отец с Христиной присели у стола и оживленно заговорили. Я невольно взглянул на Алешу. Он старательно подгребал жар печи наперед, готовя печь для посадки хал. Широкое, добродушное лицо его раскраснелось, глаза смотрели грустно. Бедный друг мой...
Покончив с последней халой, я включил электрический чайник и стал накрывать на стол.
- Подождите горячую булку,- посоветовал Виталий, присоединяясь к нам. За ним скоро вошел Алеша и устало опустился на стул у окна.
Христина еще вчера рассказала, что директор института "Проблемы Севера", то есть мой отец, достал для нее автобус, так, маленький фургончик зеленого цвета. Но сама она водить не умеет, а постоянного шофера ей предоставить не могли, так как фургончик будет простаивать то здесь, в Зурбагане, то на участках, куда она будет выезжать на несколько дней для медицинских обследований.
- Мне бы такого шофера, чтоб он и за лаборанта или даже медбрата при необходимости сошел. Я б его обучила всему, что требуется,- сказала она, взглянув на меня.
- Трудное дело подыскать такого,- усмехнулся отец.- Разве вот наш Андрейка... Когда освободится от пекарни. Кстати, тебе, Алеша, выделили второго помощника - только ищи его сам. Ребята помогут.
Христина слегка покраснела.
- А я ведь и подговаривалась насчет Андрея... Ты согласен, Андрюша?
Черт побери, кажется, я в Зурбагане нарасхват!..
- Я-то согласен, раз в пекарню дают человека, но сначала надо экзамен на водителя сдать. Прав-то у меня нет, хотя машину водить умею - легковую. А вообще, говори с Кузькиным. Я поступлю к нему на автобазу.
- Это можно ускорить,- сказал отец,- но временно, учтите.
В Зурбагане требуется тренер по фигурному катанию. Родители требуют.
- Не хочу,- мрачно отозвался я.- Не хочу быть тренером. Разве после работы... Немножко.
- Нужно, Андрей, понимаешь? А. где Женя? В рейсе? - спросил отец о своем любимце.
- Сейчас придет,- отозвался Алеша.- Да вот и он.
Женя уже приветствовал всех. Умывшись и наскоро переодевшись, он присел к столу, заявив, что есть не хочет - пообедал, но чаю с горячей халой выпьет с удовольствием.
После чая мы все по приглашению Христины поднялись к ней наверх. У нее было уютно и как-то светлее. Комната уже приняла что-то от ее индивидуальности. Книги пока лежали на столе, на подоконниках и на полу. На стеллаже во всю стену, который ей смастерил Алеша (в армии в стройбате он научился плотничать), еще не просохла краска.
- Завтра покрою лаком, просохнет, и можешь раскладывать свои книги,сказал Алеша.
- Спасибо тебе, Алеша! - поблагодарила Христина и взглянула на отца: Андрей Николаевич, почитайте стихи. Помните, как вы читали нам у костра в экспедиции?
Отец не ломался.
- Что же прочесть?
- Что вам самому хочется. Из ваших любимых поэтов.
Мы уселись поудобнее. Я возле Христины, на ее тахте, ребята на стульях у стола, отец в единственное кресло. Он читал для всех, но смотрел на Христину. Читал он стихи хорошо, как читают сами поэты. И был очень красив и молод. Никогда не дашь ему сорока лет. Он читал Вознесенского.
Мир - не хлам для аукциона.
Я - Андрей, а не имярек.
Все прогрессы
реакционны,
Если рушится человек.
Не купить нас холодной игрушкой,
Механическим соловейчиком!
В жизни главное человечность
- Хорошо ль вам?
Красиво ль? Грустно?
Край мой, родина красоты,
Край Рублева,
Блока,
Ленина,
Где снега до ошеломления
Завораживающе чисты...
Когда он дошел до этих слов, у меня мурашки побежали по спине - так выразителен и звучен был его голос.
Выше нет предопределения
- Мир
к спасению
привести!
Отец еще долго читал стихи Блока, Цветаевой, Тарковского, Ахмадулиной. А я смотрел на него и думал о том, как я люблю своего отца! Видно, каждому мальчишке, каждому парню необходим отец... быть может, больше, чем мать. Хотел бы я стать таким, как он: добрым, умным, терпеливым и мужественным. У него не было ноги, но разве вызывал он жалость? И в голову бы не пришло никому жалеть его. Он был сильным человеком, мой отец, и я гордился им.
Внезапно он бросил читать стихи и попросил Женю спеть что-нибудь свое.
- Мое? После... Блока и Вознесенского?
- Каждая собака лает своим голосом,- напомнил отец слова Чехова.
- Я принесу гитару,- вызвался Виталий.
Женя охотно спел новую свою песню, сочиненную им за последний рейс.
Песенка нам всем понравилась. Вот она, переписанная целиком:
ИДУЩИЕ НА ОКЕАН
Мы, первопроходцы века,
Упрямо идем на восток,
Сквозь горы, тучи и реки...
За нами - рельсы и ток.
Мы видели странные, розовые
Цветы на искристом снегу.
В мае дремали морозы,
А мы врубались в тайгу.
Мы пели веселые песни,
Когда бесновался буран.
И мир нам казался тесен,
И рядом совсем океан.
Нам скучно в обжитой столице,
Мы будем Сибирь обживать...
Друзей загорелые лица
На старости лет вспоминать.
И мотив нам понравился, лирический и с грустинкой.
Чудесная мелодия!.. Особенно понравилась песня отцу.
- Надо спеть ее нашим работягам,- сказал он.- А зимой пошлем тебя на фестиваль самодеятельной песни. Подготовь еще несколько своих песен.
- А где будет фестиваль? - спросил польщенный Женя.
- В Тынде. Продлится три дня. Будут делегации Москвы, Ленинграда, Куйбышева и других городов, но с такими гитаристами и песенниками, как ты, и мы не ударим в грязь лицом.
- А ведь Виталий тоже поет,- вдруг сказал Алеша.- Спой,- попросил он.