Вот и сейчас его весьма заметно трясло, а в голове была каша. И она кипела. То есть, он просто был уверен, что голова у него перегрелась и кипит. Он осторожно потрогал холодными руками лоб — нормальный, тёплый, дым не идёт. Кошмар, о чём он думает!
«Ага, ты ещё крышу проверь, на месте ли, — саркастически фыркнул он, — а то, может, её уже нет — уехала!»
Однако полноценный сарказм не получился, так как машинально он поднял глаза в гору, явно отслеживая положение неустойчивой крыши. И тогда он сам себе строго сказал:
«Ты, совсем уже ничего не соображаешь, дурик. Чё, больше думать не о чем? Давай, думай нормально, и решай, кто виноват и что дальше делать».
Да! И вот что странно — при всём при этом, его почему-то не покидало ощущение, что всё нормально. Всё здорово и прекрасно! И дальше непременно будет ещё лучше, чем прежде, и все его теперешние проблемы сгинут в омут и больше оттуда не выгинут. Ну, в смысле, пупец им придёт. Полный. Проблемам.
«Вот, блин! Сходил, называется на прогулку, проверил свою психику. Были у меня просто глюки и непонятки в душе, а теперь стали мега-глюки и мега-непонятки. Стал я видеть и ощущать то, что раньше никогда не видел и не ощущал. И главная непонятка — это я реально вижу и ощущаю, или только думаю, что вижу и ощущаю? И даже больше! Это я реально думаю, о том, что думаю, что вижу и ощущаю, или я на самом деле ни о чём таком не думаю, а просто сижу и думаю, что думаю?»
Бр-р… Он тряхнул головой, залпом допил чай, сунул в рот ломтик колбасы и стал механически жевать.
Однако, во всём хаосе невнятных мыслей и терзаний, ясно выделялся один утешительный момент — непонятный синий огонёк, или попросту — «Синий» — не жил своей жизнью как хотел. А слушался Мэта беспрекословно. Вернее, Мэт сам управлял им. Так же спокойно и без напряжения, как, например, своей рукой. Захотел, вселил его в «лохматую точку», захотел — выселил. То есть, налицо контроль над ситуацией — хоть слабое, но всё же утешение.
Внезапно далёкая тёплая «точка» пропала, как выключилась. Он насторожился и «всмотрелся» внимательней — что ещё, куда делась? Но сколько он, ни всматривался в западную сторону, видно ничего не было. Сплошная темень, и всё.
«Вот! Только начал привыкать к ситуации, как снова-здорово! Была, и нету. Почему была — вопрос. Почему нету — второй. И что это вообще такое — вопрос вопросов! Мега-вопрос мега-вопросов! А ответов-то, нет! Тю-тю-тю…»
Тут он заметил, что грызёт ногти сразу на обеих руках.
«Тьфу, шизик! Никогда за мной такого не наблюдалось. Не дай бог, мать увидит, точно скорую вызовет, — подумал он. — Вот они тогда приедут, и сразу на все твои вопросы вколют тебе в задницу один огромный ответ, Петя. Мега-ответ! По самые эти самые».
«И сразу все твои вопросы кончатся, и будет тебе тогда полное счастье. Петюня. Потому, что ты, Петюня, дурак, в школе не учился и институтов не кончал и на вопросы отвечать не приучен — токарей-слесарей не учат, как с синими огоньками обходиться надо. Точить-сверлить, учат. Нарезать-разрезать, тоже учат. Даже станки с программным управлением тебе под силу, токарь, а вот, что-то умное придумать с этой синей… с этим синим, ты не в состоянии. Вот и выходит, что никакой ты не токарь, а самый настоящий пекарь. Хотя… нет. Настоящим пекарем быть, тоже большой интеллект нужен».
Он всё сидел на кухне за столом, и было уже поздно, и уже очень хотелось спать, и ни черта было не понятно. И постоянно присутствовало ощущение нереальности происходящего — просто не верилось, что всё это происходит с ним. А синий огонёк в его душе умиротворённо колыхался, ничем другим его не тревожа, наоборот, от него веяло спокойствием и домашним уютом. Вот тебе и на. А за окном, на улице, в реальном мире, прохрумкала и провзикала сквозь морозную мглу какая-то весёлая компания — шумела музыка из мобильников, хохотали девчонки и басовито ржали пацаны. Было им весело и беззаботно, а ему было тоскливо и завидно — хорошо им, нет у них никаких проблем с синими огоньками, островами и нереальными тенями. Он встал, открыл холодильник, взял с боковой стенки бутылку — сибирская водка, настоянная на зёрнышках лимонника манжурского, разрезанных напополам. Затем вдумчиво взглянул на ровные рядки розовых пластинчатых ломтиков копчёной кеты, лежащих на тарелочке в обрамлении нежно-зелёных листиков маринованной черемши. Слегка взболтнул прозрачную как роса, с лёгким светло-жёлто оттенком, огненную жидкость — новогодними искорками вспыхнули мелкие пузырьки, закручиваясь в хрустальных водоворотах и… поставил на место. Хорошая это штука, да только сейчас совсем не хочется ему туманить свой и без того затуманенный мозг. Вырубил на кухне свет и потопал к себе.
— Ма, я посижу чуток, и спать.
— Да, сынок, спокойной ночи!
Хитромордый Кеша, конечно, уже занял оборонительную позицию под компьютерным столом, и приготовился без боя её не сдавать. Мэт усмехнулся: «Сиди, глупыш, никто тебя не тронет сейчас. Я не долго».
Напялил, не спеша, обязательные сетевые атрибуты — перчатки и обруч, и воплотился в танке-обсерватории в образе своего боевого «мула».
Снеж и Стеклярус о чём-то спокойно беседовали. Снеж ещё не закончила зарядку, а Стеклярус уже перестал суетиться. Мэт некоторое время, молча, их разглядывал, не подавая вида, что вернулся. Они болтали о всякой ерунде — чем Карпаты отличаются от Урала, что у них есть схожего, и где в конечном итоге лучше провести улётный отпуск, и вообще. Сплошной флуд. Он смотрел на них, смотрел, в полной отрешённости от действительности, пока не обнаружил, что опять видит нечто.
«Ну, вот, начинается, — с вялой тоской подумал он. — Сейчас на меня посыплются всякие напасти — и буду я всё видеть, всё слышать, и ещё, — не дай бог! — всё знать. И за что мне такая радость?»
Нет, «тёплых точек» на этот раз не наблюдалось. Зато, глядя на Стекляруса, он ощутил его образ. Да, именно образ. Не вид! Но образ — лёгкое прозрачное облачко с радужным отливом, даже скорее, лёгкий намёк на облачко — вот ближайшая аналогия этому видению. И он его не видел — он его ощущал. То есть, видел тем же, чем и «точки», не глазами, а… Чем? И в этом прозрачном, эфемерном облачке он различал мельчайшие мерцающие… крапинки. Их было много — мириады, и они, посверкивая, качались на незримых волнах. Кружились, образуя сияющие вихри и светящиеся туманные водовороты. Плыли, уносимые течениями пылающих еле ощутимых огненных потоков… И было это завораживающе красивое зрелище. Даже нужно сказать — прекрасное видение. Такое, что дух захватывало. Сначала все крапинки показались ему совершенно одинаковыми. Затем стали замечаться особенности — размер, цвет, характер мерцания, скорость вращения и даже вес у всех были отличные. И всё это он замечал тем лучше и чётче, чем дольше и внимательнее всматривался в этот, блистающий, неожиданно открывшийся ему мир.
«Надо же, — с лёгким удивлением подумал Мэт, — человек изнутри весь светится! И как это всё похоже на звёздные системы! Даже созвездия можно различить. Это прямо как звёздный мир, как Вселенная. Да, Валетчик, то есть, Стеклярус, сюда бы твой телескоп нацелить да посмотреть».
Возможно, и даже, скорее всего, наверное, этот, ощущаемый им образ на самом деле «выглядел» совершенно не так, как ему это показалось. Просто, встречаясь с новым, неведомым ранее явлением, наш разум пытается подобрать ему наиболее подходящую аналогию из своего арсенала известных и уже устоявшихся понятий и определений. И точность приближения к действительности в отображении нового явления будет тем выше, чем богаче и обширнее этот арсенал.
Через некоторое время он с неохотой оторвал «взгляд» от внутреннего мира Стекляруса и перевёл его на Снеж — непохожесть и похожесть одновременно — другая форма облака и другие очертания «созвездий», вихрей и потоков — свой уникальный мир. Мэт не считал себя романтиком, наверное, потому, что не знал точно, что это такое. Но сейчас он залюбовался красотой внутреннего мира своей недавно обретённой подруги, и с замирающим дыханием следил за стройными изменениями в его структуре. Это было нечто невообразимое — вселенная Снеж казалась ему прекраснее всего, что он когда-либо видел. Во-первых, это сияющие своей чистотой и необычайной сочностью краски; во-вторых, это плавные и изящные изгибы звёздных спиралей и скоплений; в-третьих, это кристальная ясность и прозрачная глубина всего её облачного образа; в-четвёртых… в-пятых… Он заворожено смотрел и смотрел не в силах отвести «взгляд» от этого дивного видения. А Снеж всё беседовала со Стеклярусом, и в её внутреннем мире происходили самые разнообразные изменения. И неожиданно он понял, что улавливает, чувствует суть этих изменений.
«Это, наверное, её эмоции, её настроения, — подумал он. — И мысли! Если так дальше пойдёт, то я смогу видеть и понимать всю её внутреннюю жизнь. И понимать её мысли! Совершенно неясно, зачем мне это надо, и почему именно мне? Но, что я могу с этим поделать? Я этого не хотел. Я даже не знал, ни сном, ни духом, что такое, возможно. Что вообще возможно такое хотеть. Наверняка мой дрон снова тут не причём, наверняка это я сам так умею. А роль дрона не более чем роль мушки на конце ствола — просто помогает прицеливаться. И стоит один раз «прицелиться», или, вернее, настроиться на кого-то, как дрон становится ненужным».
И чтобы в этом убедиться, и чтобы не было больше сомнений на это счёт… Он снял перчатки и обруч, бросил их на стол. А для чистоты эксперимента вырубил ещё и компьютер, нисколько не заботясь о корректности своих действий по завершению соединений и программ. Глубоко вдохнул, задержал дыхание, и медленно выпуская воздух сквозь сжатые губы, закрыл глаза. Экраны погасли, и компьютер затих. В комнате воцарились темнота и тишина. Плотные шторы не пропускали даже всполохи рекламных иллюминаций над административным центром их района.
Вначале было пусто. А потом, далеко-далеко на западе, сквозь плотно закрытые веки, опущенные шторы и тысячи километров зимней темноты, он увидел то, что ожидал. И совершенно этому уже не удивился…
Он лежал одетым на своей не расправленной кровати и спокойно спал. А его внутренний мир на подсознательном уровне вёл титаническую работу — усваивал и упорядочивал полученную за день информацию. Отголоски и промежуточные результаты этого труда иногда выдавались наверх, на рассмотрение дремлющего сознания, в виде сновидений с образами, звуками и ощущениями впечатлений. И далее, закреплённые ассоциативными связями, отправлялись на хранение в сплетения нейронных сетей. И использовались по необходимости.
Во сне он видел себя одновременно и со стороны, и изнутри — такой огромный, бескрайний, живой мир с сияющими звёздными россыпями обиталищ разума и таинственными тёмными туманностями первобытной, неосвоенной материи. По стремительным транспортным магистралям силовых полей неслись потоки энергетической плазмы, питающие все происходящие в этом мире события. Радужными всплесками радиаций вспыхивали мыслительные процессы, пронизывая упорядоченные структуры хранилищ жизненной информации, с газообразными облаками эмоций и пылевыми поясами несформировавшихся ещё понятий.