Один из репортёров удивлённо задрал бровь:
— Мистер Бонфорт! А вы не то же самое говорили в прошлом феврале?
— И в следующем скажу то же самое! И в январе, и в марте, и во все остальные месяцы! Истины никогда не бывает слишком много!
Обернувшись к охраннику, я прибавил:
— Извините, господа, нам пора, иначе опоздаем.
Мы с Пенни проследовали в ворота. Как только мы уселись в небольшую машину с защитным покрытием из свинца, дверцы её с пневматическим вздохом захлопнулись, и машина тронулась. Вела её автоматика, потому я смог наконец расслабиться и стать самим собой.
— Уффффффф!
— По-моему, вы были неподражаемы, — серьёзно объявила Пенни.
— А я было перепугался, когда меня поймали на повторе.
— Зато выкрутились отлично! На вас будто вдохновение снизошло — вы говорили точь-в-точь, как он!
— А были там такие, кого следовало назвать по имени?
— Неважно. Один, может, два. Но вряд ли они этого ждали — в такой кутерьме.
— Да ну их… Как в мышеловку поймали. Этот негодяй-охранник с маниакальной тягой к паспортам… Да, Пенни, я почему-то думал, документами занимаетесь вы, а не Дэк.
— Дэк ими не занимается. Каждый носит свои при себе.
Она полезла в сумку и извлекла маленькую книжечку.
— Мой — вот, но я решила его не показывать.
— А… э-ээ…
— Егопаспорт был при нём, когда его похитили. И мы не решались запрашивать дубликат — до этого момента.
На меня вдруг разом навалилось утомление от всех этих прыжков и ужимок.
Не получив от Дэка с Роджем руководящих указаний, я продолжал представление и на катере, и при пересадке на борт «Тома Пейна». Сложности это никакой не представляло: я просто-напросто отправился прямиком в собственную каюту и провёл длиннющий, отвратительнейший час в невесомости, грызя ногти и гадая, что же творится теперь внизу, на Марсе. С помощью нескольких таблеток от тошноты даже заснуть ненадолго ухитрился — и зря. Тотчас же пошли вереницей какие-то невообразимые кошмары: репортёры тыкали в меня пальцами, фараоны хватали за плечо, а марсиане — целились Жезлами. Все они дружно обзывали меня самозванцем и оспаривали лишь привилегию, кому резать меня на ломти и отправлять в ubliette.
Разбудил меня вой предстартовой сирены. Затем из динамиков загудел густой баритон Дэка:
— Первое и последнее предупреждение! Треть g! Одна минута!
Я бросился в компенсатор. Со стартом жить стало куда веселей: треть g— совсем ничего, почти как на поверхности Марса, однако достаточно, чтоб требуха не поднимала бунтов, а пол был на полу.
Минут через пять раздался стук в дверь. Не дожидаясь, когда я вылезу из компенсатора, вошёл Дэк.
— Здрасьте, шеф.
— Привет, Дэк. Рад, что вы появились.
— И я чертовски рад появиться, — устало ответил он, окинув взглядом моё лежбище. — Можно, я тут лягу?
— Конечно!
Дэк, кряхтя, улёгся.
— Ну, дела! И достало ж меня это все, кто б знал! Неделю бы дрых. А может, и дольше.
— Так давай на пару. А… он на борту?
— Ещё бы. Через всю эту ярмарку проволокли.
— Я думаю… Хотя почему ярмарка, порт ведь небольшой. В Джефферсоне, на мой взгляд, было бы сложней.
— Ну нет, там-то как раз всё просто.
— Почему это?
— Потому. Здесь все всех знают, языки чесать любят, хоть хлебом не корми… — Дэк криво усмехнулся. — Мы выдали его за груз этих креветок из Канала, свежемороженых. Даже пошлину за вывоз заплатили.
— И как он?
— Ну, — Дэк сдвинул брови, — док Чапек сказал, придёт в форму. Это только вопрос времени…
С яростью он добавил:
— Попадись они мне в руки!.. Да ты разревелся бы, будто пацан сопливый, кабы увидел, что они с ним сделали! А мы — ради него же самого — вынуждены дать им спокойно уйти…
Дэк и сам еле удерживался от рёва. Я мягко сказал:
— Пенни говорила, его искалечили порядком… Неужели настолько?
— А?! Да нет, ты её не понял. Снаружи он был всего лишь грязен, как бобик, да весьма нуждался в бритье…
Я тупо глядел на него:
— А я-то думал, они его избивали… Чем-нибудь, вроде бейсбольной биты.
— Да лучше б уж избивали! В крайнем случае — несколько сломанных костей! Не-ет, им понадобился его мозг!
— А-а…
Мне вдруг стало худо.
— Промывка мозгов?!
— Да. То есть, и да, и нет. Политических секретов они и не трудились из него выкачивать — у него таких просто не водится, он всегда в открытую действует. Они, наверное, только под контролем его держали, чтоб не мог сбежать…
Дэк на некоторое время замолчал.
— Док полагает, они каждый день вводили ему минимальную дозу — только-только чтоб приструнить, и так до самого последнего момента. А перед тем, как отпустить, вкололи наполную!.. Хватит, чтоб слона на всю жизнь идиотом сделать. Его лобные доли пропитаны этой дрянью насквозь.
Мне вдруг стало так дурно — даже порадовался, что не успел пообедать. Читал я кое-что о таких штуках. С тех пор их ненавижу!.. Вмешательство в человеческую личность — действие, на мой взгляд, просто сверхунизительное и аморальное. Убийство рядом с ним естественно и чисто — так, шуточки. А выражение «промывка мозгов» пришло к нам из времён движения коммунистов — это конец Смутных Веков. Тогда оно означало изощрённые пытки, призванные подавить волю человека и изменить его личность — через страдания тела. Однако возни выходило — на месяцы, и разработан был более «продуктивный» способ. С его помощью человек становился рабом в считанные секунды — всего-то одна инъекция любой производной кокаина в лобные доли мозга.
Вначале мерзость сию применяли в психиатрии — буйный пациент становился контактным и мог быть подвергнут психотерапии. Тогда это было бесспорной гуманизацией лечения, поскольку позволяло обходиться без лоботомии. Слово «лоботомия» нынче — такое же устаревшее, что и «пояс целомудрия», оно означало этакое перемешивание человеческого сознания с помощью скальпеля; так убивали личность, оставляя в живых тело. Да, вы не можете поверить, но всё это действительно существовало — как и казни с целью «изгнания дьявола»!
Коммунисты же разработали новую технологию промывки мозгов — с применением наркотиков. А когда не стало коммунистов, банды Братьев довели её до полного совершенства. Вводя мизерные дозы, они добивались от человека абсолютного подчинения, а могли и накачать его до состояния бесчувственной протоплазмы. И всё это — единственно во имя Братства! А то какое же, в самом деле, братство, если человек желает что-то скрыть?! И как же лучше всего убедиться в его искренности? Конечно, загнать упрямцу этакому иглу за глазное яблоко и впрыснуть ему пару миллиграммчиков в мозг! «Не разбив яиц не сделаешь яичницы» — аргумент, достойный мерзавцев всех времён и народов!
Конечно, всё это давным-давно запрещено законом. Разве что в качестве лечения, да и то — с разрешения суда. Но уголовники промывкой мозгов пользуются частенько, а иногда и легавые забывают на время про этот закон. Всё же единственный способ вытянуть из подследственного показания, и следов не остаётся. Хочешь — можешь даже приказать жертве забыть всё, что с ней проделывали.
Так что о промывке мозгов я знал и без Дэка, а чего не знал — вычитал в Энциклопедии Батавии из корабельной библиотеки, смотри статью «Неприкосновенность личности», а также «Пытка».
Я замотал головой, стараясь отогнать от себя этот кошмар.
— Но оправиться-то он сможет?
— Док говорит, наркотик этот не разрушает мозг и не изменяет структуры — только парализует. Значит, кровь его постепенно из мозга вымывает, а почки — выводят из организма. Но на всё это требуется время.
Дэк в упор поглядел на меня:
— Шеф!
— Что?! Ведь он вернулся! Не пора ли кончать с этими «шефами»?
— Шеф, об этом я и хочу с вами потолковать. Лоренцо! Ты совсем не можешь поиграть ещё, а? Немного, самую малость!
— Да зачем? И перед кем? Тут, вроде, все свои…
— Э-э, не так всё просто. Лоренцо, нам удалось провернуть операцию по-тихому. Знаем только я да ты, — Дэк загнул два пальца, — да Родж с Биллом, да Пенни, да ещё доктор. Да ещё одного ты не знаешь, он на Земле, звать его — Лэнгстон. Джимми Вашингтон, кажется, что-то пронюхал, но от этого — родная мать точного времени не добьётся. Неизвестно, сколько народу участвовало в похищении, но уж точно — немного. И они, во всяком случае, болтать не станут. А хоть и стали б — им самим теперь подмены не доказать при всём желании, вот что забавно. Я хочу сказать: здесь, на «Томми», команда и посторонние ничего знать не должны. Старичок, поиграй ещё малость, а? Всех дел-то: показаться иногда команде да девчонкам Джимми Вашингтона! Только пока он не поправится! Ну как?
— Ммм… А почему бы нет… Это надолго?
До конца рейса! И всё! Мы потихоньку пойдём, на малых оборотах; тебе даже понравится!
— Замётано. И знаешь, Дэк, не надо мне этого оплачивать. Последнее действие я сыграю потому, что ненавижу промывку мозгов любого рода!
Дэк вскочил и от души хлопнул меня по плечу:
— Лоренцо! Мы с тобой одной крови! И не беспокойся за гонорар — в обиде не останешься!
Он продолжил игру:
— Отлично, шеф. Спокойной ночи, сэр.
* * *
Но одно всегда тянет за собой другое. Стоило Дэку вернуться в рубку, мы стартовали на более высокую орбиту, где нас уже не смогли достать никакие газетчики, даже если б они, в погоне за новостями, вознамерились преследовать нас на катере. Поэтому проснулся я в невесомости, однако, проглотив таблетку, ухитрился с горем пополам позавтракать. Тут же появилась Пенни:
— С добрым утром, мистер Бонфорт!
— И вас также, Пенни, — я кивнул в сторону гостиной, — что-нибудь новенькое?
— Нет, сэр, всё по-старому. Капитан шлёт привет и спрашивает, не затруднит ли вас зайти к нему.
— Хорошо.
Пенни проводила меня в рубку. Дэк пребывал там, восседая на стуле, который он обхватил ногами, чтоб не взлететь. Родж и Билл сидели, пристегнувшись к кушетке. Дэк, оглянувшись, сказал:
— Спасибо, что пришли, шеф. Нужна ваша помощь.
— С добрым утром. Что случилось?
Клифтон ответил на приветствие в обычной своей почтительно-вежливой манере; Корпсмен небрежно кивнул. Дэк продолжал:
— Ещё один выход, и спектакль пройдёт «на ура»!
— Но я думал…
— Минутку. Оказывается, службы новостей ждали от вас сегодня генеральной речи: ну, комментарии ко вчерашнему. Я думал, Родж её отменит, но Билл уже всё написал. Дело только за вами. Как?
Ну вот. Стоит приютить кошку — у неё тут же появляются котята!
— А где — в Годдард-Сити?
— Нет, нет! Прямо у вас в каюте. Мы её транслируем на Фобос, а они — на Марс и, по правительственной связи, в Новую Батавию, там подхватит земная сеть и передаст на Венеру, Ганимед и дальше. Так, часа за четыре, ваша речь облетит всю Систему, а вам и шагу из каюты сделать не придётся!
Да, масштаб был грандиозен! Меня никогда ещё не транслировали на всю Систему. То есть, было раз, всего-то двадцать семь секунд… Однако, хоть двадцать семь, да мои!
Дэк, решив, что я собираюсь отказать, добавил:
— А хотите, можем сделать вначале запись, тут же, на борту, просмотреть и выкинуть, что будет не нужно.