— Там было горячо, — заметила она.
— Горячо? — Стив на секунду задумался. — Да, мы несли огромные потери.
— Своих солдат вы тоже называли материалом?
— Вы задаете странные вопросы. Или вы хотите сказать, что этот объект...
— Он уже наш, я уверена.
— Не смею спорить.
Стив повернулся к выходу, и женщина утвердительно кивнула. Когда дверь закрылась, она взяла со стола диск.
Изображение на экране было недостаточно четким, но на большее при такой аппаратуре рассчитывать не приходилось. Кандидат, или «вербовочный
материал», лежал в постели — обнаженный и пьяный. У кровати появились две аборигенки из релакс-персонала.
Дальше женщина смотрела вполглаза — все это было малосимпатично. На какое-то мгновение самодисциплина ее оставила, и она снова вспомнила о
Войне. Двести тридцать шестой корпус — разумеется, она знала, где служил Стив. Подразделение, должность, поощрительный лист — о Стиве ей
было известно все. Таких, как он, на Земле принято называть героями. Тем более странно, что он...
Женщина озадаченно провела пальцем по виску.
Расклеился. Да, подходящее слово, потому что оно местное. Стив расклеился, в составе Миссии он чувствовал себя неуютно. Она ожидала
соперничества, но Стив, боевой офицер, на Земле превратился во что-то серое, покорное.
Женщина вздрогнула. Слишком много нехарактерных определений. Авторы курса подготовки не напрасно табуировали воспоминания о родине. Но
память стереть нельзя, ее можно лишь взять под контроль. Да и то не всегда.
Она отстраненно взглянула на монитор и скрыла изображение. То, что происходило с объектом, было отвратительно... не просто отвратительно —
дико.
Динамики продолжали издавать хрипы и бормотания, затем возникла пауза, и мужской голос произнес:
— Гады холодные. А вы — нет. Умереть, что ли, от счастья?
Женщина остановила запись.
— Мы холодные, — повторила она в пустоту. — А вы — нет.
* * *
— Ночь прошла быстрее, чем вы думали, — заметил Стив.
В двухместной каюте ничего не изменилось, даже снятый портрет лежал на том же месте. Стив по-вчерашнему прохаживался вдоль стены, словно
чего-то ждал.
Через несколько секунд — Андрей не успел и присесть — в помещении появилась женщина. На ней были узкие черные брюки и водолазка — одежда,
подходящая и для работы, и для пикника, и для шопинга. Она и сама казалась как бы... универсальной. Лет тридцати с небольшим, темноволосая,
стриженная под мальчика. С другим выражением лица она была бы красивой. Вернее, так: красивой она была бы, если б ее лицо хоть что-нибудь
выражало.
Стив сдвинул каблуки — этого было достаточно, чтобы понять, кто здесь главный.
— Ксена, — представил он женщину.
Та, не реагируя, прошла к стулу. Андрей замер посреди каюты.
Раздевайтесь, — велела Ксена. Он недоуменно взглянул на Стива.
— Раздевайтесь, — подтвердил тот.
Стянув рубаху, Андрей кинул ее на кровать. Затем, чуть помедлив, разулся и начал расстегивать ширинку.
— Дальше, — сказала Ксена.
Андрей вздохнул и вслед за рубашкой отправил брюки. Затем и трусы.
Ксена рассматривала его, как мандарины в овощной лавке.
— Повернитесь.
Он выполнил. После того, что она видела, прятать от нее задницу не имело смысла.
— Вы в хорошей форме, — оценила Ксена. — Для человека, который провел пять лет в камере.
— А для не-человека?..
— Вы не ответили на вопрос.
— Я не слышал вопроса, — проговорил Андрей, копируя ее манеру. Получилось какое-то кривляние, но это Ксену не волновало.
— Вы следили за своим телом, — сказала она. — К чему-то готовились? Чего-то ждали? Надеялись на освобождение?
— Не готовился, не ждал, не надеялся. — Сообразив, что такой ответ ее не удовлетворяет, Андрей добавил: — Это лишь один из способов не
сойти в камере с ума.
— Какие еще способы вам известны?
— Еще — разгадывать кроссворды. Но в газете их не было. А еще, я слышал, можно сочинять романы, только, по-моему, это и есть прямая дорога
в дурдом. Я оденусь, вы позволите?
— Нет. Обратно.
Он повернулся к ней снова — всем фасадом.
— У вас на груди изображен крест.
— Полагаю, крест символизирует конец жизни, — высказался Стив.
— Это правда? — спросила Ксена.
— Да. — Андрей помедлил. — Правда.
— Вы от него избавитесь.
— Почему?
— Потому что служба у нас — не конец, а начало. — Ксена резко поднялась.
— С чего вы взяли, что я буду у вас служить? — пробормотал Андрей.
— Это очевидно, — сказала она, покидая каюту.
Стив выдержал паузу и занял место у стола.
— Одевайтесь, Андрей Алексеевич.
— Я не Алексеевич.
— Андрей Алексеевич Волков, — спокойно произнес Стив.
— И никакой я не Волков. — Он запутался ногой в брючине и чуть не упал. — Вы... перепутали? Вы меня с кем-то перепутали! — расхохотался
Андрей.
— Это ваши новые анкетные данные.
— А вам доступно такое понятие, как юмор?
— Понятие доступно, — ответил Стив. — К делу. Имя вам решено не менять. У вас и без того будут проблемы с самоидентификацией.
— Погодите, погодите! Вы что это?., вы о чем?
— Мы ценим каждого сотрудника. Мы обеспечим вам максимальную безопасность. Но мы не можем уделять вам чрезмерное внимание, а это значит...
Андрей закрыл глаза. Все это значило только одно: он продался.
Вот как это случилось. Без пыток, без угроз. Заставили не кнутом, даже не пряником — черствой краюхой. Отмыли, дали нормально поесть и
разрешили вспомнить, чем отличается живая женщина от замызганной фотки в газете. Ему ничего не сказали. Зачем, если все понятно и так?
Откажешься — вернешься в камеру. Навсегда, до конца жизни. В тридцать лет — до самого конца... Ксена видела его пару минут, но за это время
нашла фразу, перед которой Андрей был бессилен. Ему не сулили ни денег, ни власти. И новая жизнь, идущая на смену старой, — никто не
гарантировал ее продолжительности. Ему не обещали даже этого. Ничего. Только покормили. Приличная собака и та за бутерброд хозяина не
бросит. Самое отвратительное, что его ни о чем не спрашивали, в его решении гады не сомневались.