Всё, буксир выбран, закреплён, будем ждать, и смотреть — потечёт корпус, или нет.
Корнеев с Гоблином взяли "бенельки" и пошли по лесочку в надежде поднять какую-нибудь птицу или зверя. Что зря время терять.
Проверим течь и пойдём дальше.
Вот и ползём, опять тоска.
По плану нам предстоит разведать ещё пятьдесят километров берега выше по течению.
"Дункан" идёт спокойно, без надрыва, словно и не висят на хвосте многие тонны металла. Но скорость упала, тем более, против течения. На "Густаве" остался механик Корнеев, наблюдать за поведением плавсредства. При нём рация, ПКМ, запас еды — мало ли что случится.
Мы же с Гобом греемся в уютной рубке горячим чаем с абрикосовым вареньем посадского разлива, солнце идёт к горизонту, и днём-то по-весеннему прохладно, а к вечеру и подавно.
— Владимир Викторович, может, загоним "Густава" на наш берег, да захабарим где? — предложил Гоблин. — И быстренько налегке мотанёмся.
Дед посмотрел на него, как на сумасшедшего.
— Через мой труп! Да я "Густава" на секунду без присмотра не оставлю. Мотанётся он…
Всё ясно… Не уговорить.
Третий час ползём вдоль нашего берега, не забывая и о правом. Берега сблизились, оптикой и африканский берег вполне контролируется. Но пока ничего интересного, ни там, ни тут.
— Ёлки новогодние! Так эти сомалийцы подлые могли где и пароход заныкать! — заорал вдруг дед. — Наверняка, если нашли, угробили в первый же час.
— А чё, реальная тема, — подхватил Сомов. — И катерок взрослый может быть.
— Надо в протоки заглядывать, — предложил я, тоже загоревшись новой идеей.
— Говорил же тебе, Викторович, давай отцепим от наручников "Толстого Густава", а ты в отказное пошёл. Упрямство это грех, — последнее Сомов добавил с необычной для него благостной поучительностью.
Кэп посмотрел на него с сомнением, в глазах ушлого старика читалось частичная готовность прислушаться к предложению Мишки.
Какое-то время мы ехали напряжённые. Знаете, как это бывает… Один дурень скажет-предположит, и все тут же пялятся на асфальт, а вдруг действительно лежит, вот именно тут, кошель с пачкой фунтов? Согревшись, мы с Мишкой пошли на палубу, ибо в рубке тесно, а в каюте скучно. Стоим, смотрим, берег равнинный, деревьев мало.
— Похоже, впереди по "засветке" река, — громко прохрипела "шайтан-труба".
Почти сразу же Коломийцев выскочил к нам, в руке рация.
"Дункан" принял влево, выходя ближе к середине реки, а потом, вытянув "Густава" за собой, пошёл под малым углом к нашему берегу.
Пш-шш…
— Гоша, глубину мне по громкой, каждые двадцать секунд.
— Принял, пять метров.
Перегнувшись через леер, капитан что-то высматривал в воде, потом смотрел на берег, корректировал курс, слушал доклады рулевого и опять смотрел на воду, успевая переброситься парой фраз с Гоблином и со мной.
Вот она.
Приличного размера речка-то, как Сена будет. С поворотом сразу после русла река уходила на восток. Это географическое открытие, второй приток таких размеров, и первый, впадающий в Волгу с нашей стороны.
— Зайдём? — спросил я. — С хвостом таким? Мели…
— А как грузы в посёлки по таким рекам возят, по-твоему? — выпрямился дед. — Всё, я в рубку. А мели… Тогда нужно у бабы под юбкой сидеть.
А что! Я бы сейчас к жёнке под юбку залез.
Заходить надо, это уже обсудили.
Неизвестная река уходит именно в те самые земли, про которые мы не знаем вообще ничего — ни сами, ни из рассказов, даже косвенных признаков, способных побудить хоть какие-то предположения, не имеется.
Бинокль возьму, вдруг опять "локалка" сразу после слияния, как это на Сене было? Медленно втягивая водоплавающую "сцепку" на стрежень притока, Коломийцев показывал высший класс буксировки. Понтон не рыскал, "дура" восьмиметровой ширины шла точно в фарватере. По обоим берегам густой хвойный лес, тёмно-зелёный, снега нигде не видно.
Нормально, ни льдин, ни видимых отмелей.
Я подошёл к рубке, спросил в приоткрытую дверь, кивнув на монитор РЛС:
— Ну, что?
— Не видать "локалки". Еще километра три проверим, и назад, до темноты надо в Волгу скатиться.
Опять вышел на палубу. Здесь, в лесу, волжский ветерок бессилен, тихо.
Пш-шш…
— Общий, общий! — голос Корнеева.
Я оглянулся. Вот он, на крышу рубки залез, с биноклем.
Пш-шш…
— Общий, общий! Человек на берегу, на правом берегу, впереди шестьсот! Три отдельные сосны у кромки.
Хорошее зрение у нашего главного судового охотника, даже в сумерках.
На палубу вылетел Гоблин с "ночником", надвинул на глаза, припал к леерам.
— Как я пропустил? Точно, вижу! Их двое… Нет, три человека и лодка небольшая.
— К бою! — объявил динамик.
— Отставить! — тут же рявкнул Гоб. — Мужики, у них луки!
— К бою! — настоял дед. — Побережёмся.
И опять Клим у ДШК, но пока ствол не целит, это не негры. А кто?
До берега метров сто, сто двадцать. Вообще-то, друзья мои, хороший лук на таком расстоянии нас на палубе продырявит, только в путь. Сербы вообще высший класс с самоделками показывают. Коломийцев поступил просто — дал гудок, сирена коротко вякнула, "Дункан" постепенно замедлял скорость, давая течению натянуть троса. Боец у пулемёта стоит, но гудим мы мирно, типа, давайте определяться. Не валить же людей сразу.
Теперь и я вижу этих троих "ирокезов". Одежда странная, не меховая ли? Лодка деревянная, похоже, "самопал". Дикари, чтоль? У одного лук в руках, у другого за плечом. Третий вообще без оружия, во всяком случае, мне его не видно.
Темно уже на реке.
— Дед, ты флаг подсвети!
Щёлк, включилась "ёлка новогодняя", "Дункан" засветился уже полной иллюминацией, а не только навигационными огнями, вспыхнул верхний прожектор-искатель, луч двинулся по берегу.
— Ближе подхожу, смотрите в оба, — объявил дед.
Трое мужчин выстроились на берегу в ряд. Самый высокий наклонился и положил лук в лодку. Что-то кричат? Эх ты, как живо нас встречают!
— Затанцевали, — отметил вставший рядом Гоблин.
АКМ у него в руках, как и у меня. Этого пока достаточно, Клим не у дел.
— Ну и кино же мы за день посмотрели, — поделился я впечатлениями с другом. — И с африканцами, и с индейцами. А я ещё Демченко завидовал.
"Дункан" всё ближе к берегу, все медленнее его ход.
И тут мы услышали, что орут хором эти индейские люди, подпрыгивающие на неведомом лесном берегу:
— Русиш! Русиш!
— Камраден!
Гоблин убрал автомат вниз.
Я тоже.
— Это ты, Кастет, правильно сказал, без байды. Кино. И немцы.
Повидали мальчики — храбрые солдаты -
Волгу — в сорок первом,
Шпрее — в сорок пятом,
Показали мальчики за четыре года,
Кто такие мальчики нашего народа.
Германия — дождливая страна, скажу я вам.
Целый день льёт дождь. А как "Дункан" ушёл, так зарядило конкретно. А на улице март, и дождик, льющийся из низких серых туч, воспринимается жёстко, желание выходить под него не возникает. Разве что если надеть длинный кожаный плащ чёрного цвета и фуражку — тогда можно, тогда чувствуешь себя актёром исторического кинофильма, выполняешь задачи, поставленные режиссёром. Режиссёр командует, мокрая девица с хлопушкой убегает под зонт и клетчатый плед, старинные плёночные камеры начинают тарахтеть, и ты — пошёл! И вот, идёшь в кадре, а бедные немецкие горожане, перекидывающие битый "летающими крепостями" кирпич домов, шипят тебе в обтянутую чёрной лайкой спину: "Ну, гандон…"
А ты внутренне улыбаешься, на морде — неподвижность противотанковой надолбы, ибо есть ты, в жуткой тайне, не гандон вовсе, а советский разведчик Владимир Лутин, надежда Ставки, любимец Верховного. Потому улыбаешься, и фланируешь себе дальше по Унтер-ден-Линден.
Я зажмурил глаза, и мне показалось: вот открою их, а внизу, на брусчатке — так и есть, фигура германского офицера в таком вот плаще и фуражке. Постоит гитлеровец под дождём, посмотрит на швейцарские часы, потом на серое небо Берлина, вздохнёт, и подойдёт к своему "хорьху". Водила в серой форме выскочит, услужливо сработает задней дверью, автомобиль пыхнет на угол дома выхлопом и, чуть покачиваясь на крупных камнях брусчатки, покатит к воротам крепости…
Режиссёр у нас известный — Смотрящие, камеры тоже есть, хотя их модель и принцип работы нам не ведомы.
Ну, и кино есть, вы уже знаете, какое.
Дождь то грубо хлещет, то осторожно шелестит по кровлям немногочисленных зданий крепости, моет стены из серого гранита, стекает по еле выраженной линзе замковой площади к стокам, собирается там и покидает цитадель, спеша к реке.
Я сижу на грубом самодельном стуле возле окна донжона, выходящего во двор — перешёл сюда, когда мне надоело смотреть на медленно текущую реку и густой тёмный лес на той стороне.
У нас заседает Штаб, что-то давненько их не было.
Штаб и полный дурдом, с самого утра. Все не выспались, сколько удалось выкроить на перезагрузку — час, два?
По двору крепости периодически пробегают люди, шагом никто не передвигается и дело тут не в дожде — у всех задачи, у всех адреналин кипит. Приказы Штаба не успевают генерироваться, как их тут же начинают исполнять. Дисциплина у немцев отменная.
Сижу, обсыхаю, а точнее — отогреваюсь. Мокрый был, как чёрт.
Камин шпарит, как адское жерло, дров немцы не жалеют, огненная пещера в обрамлении дикого чёрного камня трещит и щёлкает искрами… Часть одежды из запасного комплекта переодел, что-то дали немцы. Вообще-то, не моё это дело — по таким скатам лазить, на то у нас в группе специально обученный Монгол есть. Но далече от нас сейчас этот потомок чингисханов, приходится мне рисковать своей драгоценной жизнью. Под холодным злым дождём, между прочим. Короче — сделали, антенна на крыше донжона стоит. Провозились долго, имеем практически предел дальности, поэтому собирали резонансную антенну, которую и ориентировали на Замок. Вместе с немцем я "арбайтен", оперативно назначенным на должность радиста. Радист пошёл переодеваться.
Генератор запустили, Гоблин крутит клеммы, ставит блок связи в закрытом телефонном режиме, запитывает "Северок".
Рядом с ним сидит Рольф Холландер, матёрый профессиональный вояка, капитан 232-его горного батальона 23-ей бригады альпийских стрелков, из города Бишофсвисен. Тот ещё волосан. Почти копия нашего Гонты. Повоевал и в Сомали, и в Афгане. Во многом, именно наличие такого волкодава уберегло анклав от полной потери жизнеспособности. На нём — армия германцев, он её и организовал, в общем-то.
Такой же жилистый и "плетёный", как Сомов, но Мишка выше немца на пол-башки. По-русски говорит, хоть и не на "пять", но почти всё понимает, и мысль выражает внятно, даже с юмором. Как оказалось, у немцев с русским нормально, есть выходцы из ГДР, которые ещё помнят Родину, так что проблем не имеем.
Наше знание немецкого — туши свет. Мы ж гордые русские люди, языки не учим, даже если их вбивают плёткой. Как только зашли, Гоблин выдал единственное, что помнил из школьного курса, бодро сказав фрицам: — "Юбералл кёнте манн роте фанен зеен!" Чем вогнал их в задумчивость…