— Из-под земли не надо. Нам бы найти кого-то поближе, — недоверчиво покосился в сторону Будённого Попов.
— А вон он, сам на вас смотрит. Во-о-н, наверху.
Все трое обернулись в том направлении, куда указывал Будённый. В верхней части страницы, на коричневатом фоне читалась надпись «Герои СССР». Именно это полезное знакомство «наверху» и имел в виду Горький.
— У молодых людей найдутся дела поважнее. Боюсь, нам тут нас не ждут, фельдмаршал, — пожал плечами профессор электротехники.
— Дела подождут, — поднял вверх палец Будённый. — Я ему сейчас объясню, куда лететь. Только меня правильно называть — «маршал».
— Ну, что вы! Титул фельдмаршала вам весьма к лицу. Мои старинные друзья, Его Императорское Величество Хайле Селассие Первый со старой эфиопской марки, и Его Высочество принц эфиопский Сеюм Мангаша Тигрей с гордостью носят носят маршальские жезлы.
Но объяснения Попова, касающиеся эфиопского императорского дома, не произвели на Будённого должного впечатления, и он, сделав по адресу Эфиопии странные замечания, бросился к самолёту.
— Придётся и нам пробежаться пару минут по морозу, Алексей Максимович. Самолет, по-моему, готовили для полёта в Арктику, — поёжился Попов.
— Ничего. Нам, как говорится, не привыкать, — ответил Горький.
И Попов с Горьким направились вслед за трусившим впереди Будённым к изображению одного из спасителей экспедиции парохода «Челюскин». С марки глядело молодое красивое лицо, просматривались нечёткие буквы, сделанные красным штемпелем: «Перелёт Москва-Сан-Франциско через Сев. Полюс. 1935 год».
Все трое, друг за другом принялись перелезать через край марки, стремясь попасть в изображение. Вдруг продолговатая рамка сама двинулась им навстречу, типографская краска пропала, снег блестел абсолютной белизной. Пахнуло ледяным воздухом, выталкивавшим вошедших наружу. От перепада температуры кружилась голова, и ломило суставы. В ту же секунду изображение проглотило их. Когда все оказались на новом месте, они поняли, в какую передрягу попали. Выл ветер, стоял не просто мороз, а жуткий мороз. Наконец, добежали до самолёта.
— Примешь гостей? — проорал Будённый в пилотскую кабину. Никто не отвечал.
— Ломай двери, — скомандовал Будённый и первым бросился открывать её. Наконец их заметили. Дверь приоткрылась, и показалось лицо второго пилота в меховой шапке. На ногах лётчика красовались мохнатые унты.
— Что? Куда? У меня самолёт под завязку забит.
— Выгружай почту и еду. Принимай гостей. Тёплое бельё выдать и переодеть пассажиров. Понял приказ? — Будённый не слушал никаких объяснений.
Он уже вломился внутрь самолёта и распоряжался там, как хозяин.
В самолёте, кроме изображённого на марке человека, оказалось ещё трое. Алексей Максимович принялся кашлять и тереть саднившую грудь.
— Здравствуйте, товарищ Горький, — обрадовались лётчики. — Вы, значит, с нами?
Они по очереди подходили к писателю, жали руку и вытягивались в струнку.
— Здравствуйте, товарищи, — отвечал им кашляющий писатель.
Попов тоже дрожал. Тоненькое пальто не спасало. Посреди тюков и сваленных в кучу мешков им предстояло лететь на этом не вызывающем доверия аэроплане молодого конструктора Туполева. Один только маршал чувствовал себя снова в своей стихии. Он бегал, распоряжался, грозился отдать под суд штурмана и радиста. Огромный самолёт, сделанный целиком из металла, АНТ-4 потряс Попова своими размерами. И своей неприспособленностью к перевозке людей. Но тут им принесли холодный кофе и хлеб с колбасой.
— Вспоминаете Капри? — тихо произнёс Попов, глядя на кашляющего соседа.
— Не издевайтесь над стариком, дорогой профессор. Старая болячка даёт о себе знать. А только человек покорил просторы Арктики. Это ли не величайшее достижение! За него и помёрзнуть немного можно.
Тем временем Будённый продолжал командовать.
— Есть, товарищ красный маршал! Так точно, товарищ маршал! — доносилось отрывисто из пилотской кабины.
Перед Поповым и Горьким вплыло красное лицо Будённого. Усы торчали в разные стороны, как у кота, поймавшего мышь. Вид был довольный.
— Видите, я ж говорил. Отличный он парень, Сигизмунд Леваневский.
— Ох, и мороз-воевода! — стучал ботинками о пол Горький, — я тут и не помещусь, с моим-то ростом.
— Что вы хотите, полярные маршруты идут не через Африку! — ответил Попов. — Ничего, поглядите, я тут нашёл несколько комплектов тёплой одежды. Давайте переоденемся, пока мы не подхватили воспаления лёгких.
Глава III, повествующая о способах передвижения в филателистическом мире, в которой читатель познакомится с прекрасной принцессой Дианой Уэльской
Самолёт гудел всеми моторами и полз по снегу. Тем временем свалившиеся на голову экипажу Леваневского гости спешно напяливали на себя шубы и унты. Вид пассажиры имели, как завзятые контрабандисты. Будённый пробрался в пилотскую кабину и уселся рядом с лётчиком. Вот самолёт затрясло так, что пришлось лечь на пол, на тюки. Алюминиевая машина со скрипом и скрежетом ползла по ледяному полю, каждую секунду грозя ткнуться крылом в сугроб. Препятствия замелькали быстрее, невыносимая тряска, казалось, вот-вот развалит АНТ. Но машина уже оторвалась от земли. Позади, на заснеженной полосе остались лежать несколько палаток, ящики и мешки с почтой.
— Куда лететь? — спрашивал второй пилот маршала.
— В Англию, — орал Будённый, перекрывая шум моторов.
— Хорошо. Только Англия большая. Поточнее!
— Что ты говоришь? Не слышу, — показывал на уши Будённый.
— Напишите, куда лететь — второй пилот по фамилии Левченко отчаянно жестикулировал. — Вот бумага, вот карандаш. Я пишу вопрос, вы ответ.
Левченко водил рукой по бумаге. Маршал получил в своё распоряжение карту с пометками Леваневского, сделанными красным карандашом. Левченко ещё разок прокричал Будённому на ухо про маршрут и снова скрылся. Отсутствовал второй пилот долго. Наконец, вышел сам Леваневский. Высокий, чуть даже аристократичный. Его шапку и меховые перчатки покрывал иней. Даже ресницы были белыми.
— Я не сяду! — крикнул он. — Не выйдет у вас ничего!
— Что он там говорит, Семён Михайлович? — подошёл Горький к Будённому.
— Вы пока погодите, я с ним с глазу на глаз разок переговорю.
Через минуту маршал вернулся. Багровое лицо его имело озадаченное выражение, он крутил ус, отрывая сосульки.
— Ничего страшного. Леваневский сядет. А не то рубану по перфорации, родная мама не узнает.
— Расскажите, что случилось? — спросил Попов.
— Что он там кричал? — с тревогой глядел на маршала писатель.
— Он мне всё одно слово орал, а его сперва не понял: «Лыжи». Я ему в ответ: «Какие ещё лыжи?» Скажи человеческим языком! Он и объяснил, у него ж к самолёту лыжи пристёгнуты, если станем садиться — он лыжи попереломает.
— А вы что ему сказали? — осведомился Попов.
— Я ему говорю: «Не сядешь, под трибунал пойдёшь! Ты говорю, что, в штаны наделал, контрреволюционная морда? А ещё военлёт! Прилетишь, я тебя, сукина сына, шашкой порубаю!»
Попов попробовал утихомирить развоевавшегося Будённого. «С эдаким дуралеем и вправду аэроплан разобьём», — подумал он. А вслух он сказал:
— Мне кажется, вы погорячились, Семён Михайлович! Надо перед господином военлётом извиниться. Он действительно не сядет, а только самолёт угробит. И так плохо, и эдак. Не уйти ему от вашего трибунала. Давайте спросим его, можно ли нам выпрыгнуть с парашютами. Я сам его и спрошу.
На сей раз к лётчику пошёл Попов и вернулся довольный.
— Парашюты у них есть. Через десять минут станем готовиться к прыжку. Пока что отдохнём и посмотрим, как этими штуками пользоваться.
— Я про парашюты только читал, — озадаченно промолвил Горький. — Семён Михайлович, а если он не раскроется?
— Не раскроется, прыжок не засчитывается, — буркнул Будённый.
Мотор ровно гудел. Минуты тянулись медленно.
— Вы знаете историю марки Леваневского? — нагнулся Попов над ухом Алексея Максимовича.
В ответ тот лишь помотал головой.
— Этот полёт, отражённый на марке, так и не состоялся. Марку выпустили, а самолёт не смог взлететь из-за поломки мотора. Существуют несколько экземпляров с перевёрнутым красным штемпелем, надпись про перелёт в Сан-Франциско сделана вверх ногами. Говорят, эту ошибку велел произвести всесильный Ежов.
— А Ежову-то зачем понадобились перевёртыши? — не понял писатель.
— Собирал редкие марки, — пожал плечами Попов. — Среди филателистов кого только не встретишь.
В кабине стоял холод, пассажиры задумчиво глядели в покрытые коркой снега иллюминаторы, разговаривать не хотелось. Будённый сидел в своей меховой шубе на мешках, развалясь, по-купечески. Он нашёл в одном из ящиков револьвер и рассматривал находку, заглядывал одним глазом в чёрное отверстие. Каждый думал о своём. Горький что-то записывал в блокнот, иногда смешно слюнявил карандаш. Александр Степанович прикрыл глаза и задремал, но мысль его работала. Хотя поначалу ему вовсе не хотелось участвовать в этой авантюре, он на удивление легко дал себя в неё втянуть. В пользу лондонской экспедиции говорило одно: дело шло не только и не столько о приоритете. В каждой стране есть свои Кулибины. Американцы, например, считают Сикорского, великого конструктора аэропланов, своим собственным гением. А ведь начинал он у нас, в России. Нет, дело не в приоритете, а в том, какую нацию посчитают через десятки лет в мире за «главную». Это спор стран между собой тайный, давний, негласный. Принадлежите вы к передовой державе, или ваша нация одними деревянными лопатами торговать может — таковое ей место в табеле о рангах отведётся. Получается, тут мировой престиж. Вот оно что!
Мысли Попова прервал крик штурмана. Он высунул одну руку в чёрной меховой перчатке и показывал большим пальцем вниз. Левченко заботливо помог пассажирам укрепить парашюты, проверил то, что мог, и дал последние инструкции. Дверца раскрылась, ледяной воздух стремительно наполнял кабину. Будённый, как и полагается военному, попавшему в общество гражданских, первым встал у дверцы. Завладев средством спуска с высоты, он принялся показывать присутствующим трос, болтавшийся сбоку, за который следовало дёрнуть.
— Вывалишься из кабины, досчитай до пяти и рви за верёвку! — крикнул он поочередно в ухо Горькому и Попову. — Видите впереди зелёную площадку? Держите курс туда.
Он первым шагнул за открытую дверцу самолёта и исчез из вида. Потом неловко вывалился Горький, ударившись парашютом о край люка. Третьим должен был спрыгнуть Александр Степанович. Он недолго постоял перед открытой дверцей, слушая свистящий воздух. Затем повернулся спиной к открытой двери, пожал руку второму пилоту:
— Благодарю вас и вашего коллегу, господин Левченко. Ещё раз простите за беспокойство.
Перекрестился, закрыл глаза и сделал шаг в бездну.