Перстень Царя Соломона - Елманов Валерий 41 стр.

Как правило, сразу после моего очередного рассказа он задумчиво произносил какую-нибудь многозначитель­ную фразу, служащую своего рода перекидным мостиком между повествованиями о псевдостранствиях купца синь­ора Константино Монтекки и делами насущными.

Он не советовался со мной. Домашний учитель его сына, пусть из знатного иноземного рода,— разве это ве­личина для канцлера Российской державы? Однако вскользь о тех же переговорах он упоминал, а потом вся­кий раз искренне удивлялся, откуда я про все знаю, если он ничего не рассказывает даже жене, и настороженно умолкал, не желая поверить, что главный источник моей информации — он сам.

Когда мне окончательно надоели его подозрения, я за­ранее нарисовал на листе бумаги человечка, пронзающего копьем змею. Получилось, конечно, не ахти, в духе художников-примитивистов, но понять, что изображено, все равно можно. Потом я разрезал этот лист на кусочки, по­старавшись придать им форму попричудливее, и, когда Висковатый в очередной раз удивился моим познаниям, принялся показывать наглядно:

—  Вот ты мне говоришь один кусочек, вот другой, вот третий, после чего я их складываю воедино.

— Все равно получается не полностью,— резонно за­метил он, показывая на зияющие в картинке дыры.

—  Не полностью,— согласился я.— Но взгляни сам, разве теперь нельзя домыслить остальное?

Дьяк оценивающе посмотрел на сложенное мною. Действительно, пускай у змеюки не хватало хвоста, у че­ловечка — второй руки и одной из ног, отсутствовала так­же часть копья, но сюжет нарисованного был вполне по­нятен.

—  Вот я и домысливаю,— победным тоном произнес я, извлекая оставшиеся кусочки бумаги и устанавливая их в картинку.

— Ловко,— одобрил Висковатый и прокомментировал по-своему: — Яко стеклышки в храмах. В россыпь взять — забава для детей, а выложить, яко должно,— и хоть мо­лись. Зело искусно,— И уважительно покосился на меня.

Так что о моем уме он был пусть и не такого высокого мнения, как о своем, но ценил его. К тому ж я был с ним солидарен практически во всем. Согласитесь, что когда собеседник и раз, и два, и три разделяет вашу точку зре­ния, то вы, даже если поначалу считали его чуть ли не на­битым дураком, потом обязательно сделаете вывод, что он, может, и не блещет умом, но в здравомыслии и логике ему не отказать. Да и вообще, если разобраться, то не та­кой уж он дурак, как думалось недавно.

Так и тут. К тому же меня Висковатый никогда не дер­жал за дурака.

Но еще до перехода к обсуждению дел, о чем бы ни был мой рассказ, я всякий раз ухитрялся закончить его почти одной и той же фразой:

— Да, кстати, почтеннейший Иван Михайлович, мне тут припомнилось, что некто обещался стать моим сва­том. Так не подскажешь ли мне, как бы поудобнее напом­нить ему о том?

Висковатый либо хмурился, либо вяло отмахивался — мол, не до сватовства нынче, либо отшучивался в ответ:

—  Не пойду я туда не знаю куда просить руки дочери у того не знаю кого.

Два раза это сошло ему с рук, но я не зря регулярно на­вещал подворье Ицхака. На третий раз, выслушав его, я невинно заметил:

—  Отчего ж. Известно мне, как кличут Машиного ба­тюшку. Андреем Михайловичем. И подворье его отсель недалече. Ежели выехать из Никольских ворот, то и полу­версты не будет, как мы в него упремся. Как раз по сосед­ству с церковью Трех Отроков. Так что — когда пое­дем-то?

Не было там этой Серой дыры. Даже хода туда не было.

Совсем.

Глава 14

ЗДРАВСТВУЙ И... ПРОЩАЙ

—  Ну уж вот это ты никак не мог из моих речей вы­знать,— после недолгой паузы настороженно заметил Иван Михайлович, услышав адрес местожительства князя Долгорукого.

—  И впрямь не мог,— согласился я, пояснив: — Добрые люди подсобили.

В памяти тут же всплыл позавчерашний день и как «добрый человек» Ицхак бен Иосиф уныло глядел на меня, когда после сообщенного я от избытка чувств чуть ли не пустился вприсядку.

Я понимал грусть купца. Та афера с займом денег, кото­рую мы с ним затеяли, по его мнению, потихоньку кати­лась к печальному финалу, когда эти рублевики придется возвращать хозяевам, да еще добавлять к ним свои, и в не­малом количестве. Одному только Фуникову-Карцеву, ссудившему нам пять тысяч, предстояло дополнительно вернуть столько, сколько стоили все товары Ицхака. Впрочем, я его имущество не считал, а сам купец наверня­ка изрядно преувеличивал грядущую финансовую катаст­рофу. Однако как бы там ни было, а почти все заимодавцы продолжали жить и здравствовать как ни в чем не бывало, поплевывая с высот своего благополучия на мои мрачные прогнозы относительно их рокового будущего. А может, и не поплевывали, поскольку ничего не знали. Пока на Пы­точный двор в Александрову слободу забрали помимо Шапкина лишь одного, да и то из мелких подьячих Раз­бойной избы, которому мы должны были всего двести рублевиков основного долга, не считая полусотни сверху.

— Зато перстень получишь,— попытался успокоить я.

— Я и так его получу,— убежденно заявил он,— К тому же я надеялся, что это видение пришло к тебе благодаря ему, а тогда я получил бы подтверждение своим догадкам о его силе. Сейчас же выходит...

— Да ничего еще не выходит. До конца июля времени уйма,— перебил я.

—  Суд — процедура долгая,— вздохнул он,— К тому же все они в высоких чинах. Их еще надо уличить в свершен­ных преступлениях, доказать неоспоримую причастность, а на это обычно уходят многие-многие месяцы. Когда я изучал магдебургское право, то там говорилось...

Я не стал вникать, о чем говорилось в магдебургском праве. Ник чему. Да и не действовало оно на Руси. Тут во­всю хозяйничало иное право — желание венценосного са­модура, считавшего, что признание обвиняемого является царицей доказательств, а все остальное прилагаемое к нему.

Добиться же признания можно всего за один день. Если постараться, разумеется, имея в наличии дыбу, огонь, раскаленную кочергу, щипцы, клещи и прочие ин­струменты, способные «убедить» человека поскорее со­знаться в своих грехах, даже если их не было в помине. Так что не прав был Ицхак. К сожалению. Но объяснять ниче­го не стал. Бесполезно. Не понять еврейскому купцу, да еще со знанием магдебургского права, законодательной специфики Руси.

А он все продолжал ныть, заодно попрекнув меня за то, что мы, дескать, упустили из виду боярина Семена Васи­льевича Яковлю, который, в отличие от наших заимодав­цев, уже неделю как пребывал в малоприятной компании подручных Малюты.

—  Ежели бы у него деньгу заняли, там могли бы хоть с Фуниковым расплатиться, а так что я теперь буду де­лать? — уныло причитал Ицхак.

—  Ну не было его в моем видении,— обескуражено развел я руками.— Фуникова видел, людей новгород­ских — тоже, Захария Очин-Плещеева с сыном Ионой на плахе вот так же явственно, как тебя перед собой,— вдох­новенно врал я,— а боярина Яковлю среди них не наблю­дал.

В самом деле, откуда мне знать, почему его фамилия не была включена в тот тайный список, по которому мы с Ицхаком трудились. Или, может, я ее пропустил? Запрос­то могло быть. Только сейчас уже не проверишь — спалил я эту бумагу, и уже давно, еще перед первым визитом к Висковатому. А зачем она мне, когда осталось всего два нео­хваченных нами человека — сам Иван Михайлович да его брат Третьяк, кстати, тоже дьяк, только не помню, какого приказа. Вот накануне визита к Третьяку Михайловичу Висковатому я и избавился от этой опасной, попади она не в те руки, улики.

Кстати, с брательника царского печатника мы поимели тоже весьма прилично. После ожесточенных долгих тор­гов, когда ставку выплаты пришлось увеличить до тридца­ти пяти процентов, Третьяк Михайлович согласился-таки ссудить нам полтысячи рублей, причитая, что это — все его скромные сбережения, которые он скопил себе на ста­рость. Понятное дело — лучше иметь к старости шестьсот семьдесят пять рублей, нежели пятьсот. И пусть сумма не круглая, зато выглядит более приятной, что на вес, что на ощупь. Между прочим, здесь даже червонец — о-го-го. Село на него не купишь, а вот к захудалой деревеньке на несколько дворов прицениться можно. Другое дело, что просто так ее тебе никто не продаст — кончились те време­на. Вначале владельцу надо добиться разрешения на про­дажу у самого царя, а уж потом торговаться с покупателем. Но как бы там ни было, а почтенный Третьяк одним ма­хом ободрал меня на пятнадцать потенциальных дере­вень. Будет где коротать старость, которая ему, как и воз­врат долга, не светит.

Наверное, я рассуждаю цинично. Не буду спорить. Но тут уж ничего не поделаешь — грубый век, дикие нравы, волчьи законы. Налагает, знаете ли. К тому же я искренне пытался спасти его брата, да и самого Третьяка, если уж на то пошло. Правда-правда. И пес с ними, с пятьюстами рублями, равно как и с процентами. Отдал бы с легким сердцем из причитающейся мне доли и глазом не моргнул.

Но на мой очередной пророческий прогноз, что, если дьяк не уймется, а продолжит перечить, царь непременно повелит отправить на Пыточный двор, а потом на плаху одного из младших братьев, Иван Михайлович отреагиро­вал очень нервно и весьма бурно. Когда в ответ начинают стучать кулаком по столу, расплескивая вино из кубков и заставляя подпрыгивать фрукты в блюдах, лучше не про­должать. Схлопотать от своего будущего свата кулаком по уху — перспектива не из приятных.

Однако когда я прощался с Ицхаком, то в благодар­ность за радостную весть про Долгорукого, проживающе­го в Москве и имеющего дочь Машу, обнадежил купца тем, что видение два дня назад повторилось. Было оно еще страшнее, ибо мне пришлось наблюдать все подробности казни того же казначея, которого попеременно обливали то кипятком, то ледяной водой. Мой рассказ слегка вдох­новил унылого купца, обнадежив его, что перспективы нашего с ним сотрудничества вполне могут оказаться не такими уж убыточными.

Но я отвлекся.

После полученного известия о том, кто является отцом моей Машеньки и где они проживают, редкий день прохо­дил без того, чтобы я не напомнил Висковатому об обеща­нии выступить в роли свата. Терзал я его таким образом полторы недели, но своего добился — Иван Михайлович дал слово, что ровно через седмицу, то есть в ближайшую неделю, он отправится туда в гости. Вместе со мной, разу­меется.

Да и то сказать — давно пора. Сроки-то поджимали. На дворе давно стояла середина июня, и сколько у меня оста­валось в запасе времени, я понятия не имел, надеясь толь­ко на то, что пока прибывший накануне, то есть десятого числа, в субботу, датский принц Магнус из Москвы не уедет, никаких резких изменений в судьбе моего свата не приключится.

Ох, как же долго тянулись эти нескончаемые шесть дней, которые оставались до долгожданной встречи. От восхода до полудня, казалось, проходила целая вечность, а от полудня до заката — целых две.

Особенно тоскливы были часы послеобеденной фиес­ты. Растомленный сытной трапезой народ шел почивать, а мне, которому кусок не лез в горло, оставалось лишь зави­довать спящим и тупо смотреть в слюдяное оконце, уныло восседая на лавке.