— Уверен, вы вполне хорошо справитесь с этим в Лондоне, — добавил он, как надеялся, подбадривающим тоном. — Моя тетя…
— Лорд Гидеон, — терпеливо прервала его Лилли. — Уиннифред приехала сюда тринадцатилетним ребенком, воспитанным чередой равнодушных гувернанток, нанимаемых рассеянным отцом. Это было двенадцать лет назад, и это одно из ее последних соприкосновений с изысканным обществом.
— Наверняка деревня может предложить какое-то подобие светской жизни.
— Викарий и его жена, мистер и миссис Ховард, безраздельно властвуют над небольшим обществом Энскрама, и нас никогда не приглашали присоединиться к их избранной группе друзей.
— Почему? Наверняка, когда вы только приехали…
— Потому что в нашу первую неделю здесь, когда миссис Ховард пришла с визитом, Уиннифред заявила ей, что пусть викарий не ждет, что она будет в воскресенье сидеть на деревянной скамейке.
— А она сказала почему?
— Насколько я помню, она объяснила, что прочла Библию от корки до корки и нигде нет ни строчки насчет того, что допуск на небеса зависит от воскресного просиживания задницы.
Он выдавил улыбку.
— В защиту Уиннифред следует сказать, что это действительно так.
Она мягко взглянула на него.
— Ей требуется время для должной подготовки.
Он постучал пальцем по столу.
— И почему это вы, дамы, всегда делаете из сезона какое-то спортивное состязание?
— Для незамужней леди так оно и есть. — Она выжидающе вскинула брови. — Так вы дадите нам три недели?
Поскольку он только что дал слово, что у них будет все, что ни пожелают, то уж никак не мог сказать «нет». Не мог, не отказавшись от притязаний на честь и право называться джентльменом.
В сущности, его деликатно приперли к стенке, и внезапно реакция Уиннифред на требования подруги перестала казаться ему такой уж возмутительной.
По сути дела, мысль о том, чтобы громко выругаться, показалась Гидеону весьма привлекательной.
К несчастью, у него не было извинения для такого прискорбного проявления невоспитанности.
Он согласно кивнул, извинился и пошел успокоить себя длительной прогулкой.
Глава 4
Уиннифред стояла перед поваленной оградой, коза Клер — рядом с ней, в руке Фредди был зажат молоток, а на лице явно написано раздражение. Уступив требованию Лилли насчет лондонского сезона, она отправилась в конюшню, где хранились инструменты, а оттуда — прямиком к ближайшему поломанному участку забора. И не важно, что эту часть пастбища они редко использовали, она была твердо намерена поколотить по чему-нибудь.
А учитывая ее теперешнее настроение, велика была вероятность того, что она расколотит это что-нибудь на мелкие щепки. Осознав это, она с раздраженным ворчанием бросила молоток на землю. Не в ее привычках крушить что-то в приступе злости. И она никогда не позволяет себе вспышек раздражения, если что-то выходит не так, как ей хотелось бы.
Но ей-богу — лондонский сезон?!
— Взрослые мужчины и женщины, красующиеся друг перед другом, как стая павлинов, — проворчала она.
Она презирает павлинов. Как-то раз они с отцом гостили в большом загородном особняке, где проводился один из тех редких приемов, на которых допускали детей — не приглашали, но позволяли присутствовать. Там было шесть павлинов, и каждый из них из кожи вон лез, чтобы перекричать и перещеголять другого. В ее представлении поведение представителей высшего света мало чем отличается от этого.
— Козы лучше, — заявила она Клер. — Умные, преданные, забавные — весьма практичные животные. Ты со мной согласна?
Клер мелкими шажками подбежала, чтобы понюхать молоток, затем, очевидно, придя к заключению, что он несъедобный, протопала назад и легла.
— Во всяком случае, умнее павлинов, — пробормотала Уиннифред.
Она наклонилась, чтобы погладить козу по голове, потом выпрямилась и повернулась лицом к мягкому ветерку. Она вдохнула теплый воздух, закрыла глаза и вспомнила ту давнюю поездку, когда они с Лилли прибыли в Шотландию. Она была тринадцатилетней девочкой, горюющей, напуганной и гадающей, какой холодный прием ожидает ее в конце путешествия. То, что прием может быть теплым, как-то не приходило ей в голову.
Никто никогда не был особенно рад видеть Уиннифред Блайт.
Отец в течение своих нечастых визитов между охотничьими вылазками в тех запущенных имениях, куда их в то время допускали, приветствовал ее с неизменным выражением недоумения и разочарования, словно никак не мог уразуметь, каким образом на его попечении оказалась маленькая девочка.
Гувернантки взирали на нее с нетерпением. Лорд Энгели встретил ее с открытой враждебностью, а леди Энгели — с фальшивыми улыбками в присутствии других и с нескрываемым презрением наедине. Даже Лилли поначалу — что и понятно — была подавлена неожиданно свалившимся на нее бременем заботы о новой подопечной.
Как-то отнесутся к ней хозяин и хозяйка Мердок-Хауса? Как к обузе? Как к незваной гостье? Как к чему-то, что надо терпеть или забыть? Придерживаясь мнения, что лучше быть забытой, чем презираемой, она надеялась на первое.
И в каком-то смысле ее желание исполнилось.
По приезде их никто не встретил. Их не ждало ничего, кроме заросших полей, заброшенных надворных построек и тихого каменного дома, в котором почти не было мебели.
Лилли в изумлении ходила из комнаты в комнату, словно ожидала, что кто-нибудь вдруг выпрыгнет из-за пыльных портьер и признается, что это была грандиозная шутка.
Но Уиннифред стояла на улице в свете заходящего солнца и слышала то, чего не слышала Лилли.
Приветствие тишины. Безмолвную мольбу о жизни. Что это за ферма без домашнего скота и урожая? Дом без света, звуков и голосов?
Фредди была еще ребенком и все же обладала той уникальной способностью очень юных существ сплетать воедино фантазию и реальность, и ей представлялось, что она слышит, как Мердок-Хаус шепчет ей на ветру: «Добро пожаловать. Добро пожаловать. Оставайся».
Они остались, хотя у них и не было особенного выбора в этом вопросе, и выживали фактически без денег и опыта, что оказалось намного труднее, чем она ожидала. Но у Уиннифред никогда и в мыслях не было уехать. Она гордилась тем, чего они достигли, радовалась тому, что они теперь умеют.
Адостигли они немалого. Свили пусть маленькое, но зато свое собственное гнездышко. И теперь Лилли возжелала бросить все это ради городского дома и леди, которая, возможно, будет им не рада.
Гидеон обходил владения Мердок-Хауса, разминая раненую ногу и размышляя над запутанностью обещаний.
Он слышал, как матросы в разгар кровавой битвы давали всякого рода торжественные клятвы. Некоторые пытались заключить сделку с Богом. Они клялись в обмен на жизнь бросить пить и играть, клялись ходить по воскресеньям в церковь, клялись лучше относиться к своим женам или любовницам — или, как в случае нескольких офицеров, и к женам, и к любовницам.
Кто-то давал обещания самому себе. Ему припомнился один услышанный разговор двух мужчин во время боя. Кристофер Уитерс и Йен Макклей, закадычные друзья, вечно веселые и неунывающие. Они кричали друг другу, перекрикивая свист пуль, грохот канонады и стоны умирающих.
— Если мы выживем, Йен, и дотянем до порта, я куплю себе самую смазливую шлюху, которую только смогу позволить! А на то, что останется, напьюсь вдрабадан.
— Ты рехнулся, старик? Сначала напейся, а потом уж купи дешевую девку. Заверяю тебя, ты не поймешь разницы.
Закончилось тем, что Макклей пил и распутничал за них обоих.
Гидеон же дал себе одно-единственное обещание: больше никогда не брать на себя ответственность за жизнь и здоровье другого человека.
Два года после его ухода со «Стойкого» ему это прекрасно удавалось. Он зарекся жениться, нарушил традицию и отказался от услуг камердинера. Он даже отказался от постоянно проживающих в доме слуг, предпочитая обедать в своем клубе и рассчитывать на приходящую прислугу.
Он не отшельник. Напротив, он с удовольствием проводит время в компании. Но в конце дня предоставлен только своим собственным заботам.
Так как же, дьявол его побери, у него на руках на целых три недели оказалась парочка молодых леди?
И какого дьявола он должен с ними делать?
В конце концов, после нескольких минут беспокойства и переживаний, он решил, что не будет ничего делать — просто наймет для этих целей кого-то другого. В сущности, он наймет многих. Он так наводнит Мердок-Хаус слугами, едой и развлечениями — куда больше, чем может понадобиться двум девушкам, — что его присутствие станет излишним. И тогда он спрячется в комнате и притворится, что никогда и не думал изображать в Шотландии героя. Это было нелогично, трусливо, по-детски — и совершенно необходимо для сохранения его душевного покоя.
Почувствовав себя лучше после принятия этого решения, он свернул на тропинку, ведущую вдоль маленького пруда, и пошел вдоль забора, отделяющего то, что походило на неиспользованное пастбище, от непаханого поля. Он поднялся на вершину небольшого взгорка и ярдах в тридцати увидел Уиннифред, стоящую к нему спиной.
Ее волосы, которые уже начали рассыпаться, снова были заплетены в косу. Золотистые пряди, блестящие на полуденном солнце, вплетались в темные, словно ленты. Она ремонтировала ограду и разговаривала с лохматой черно-белой собакой.
— Я отговорю ее. Должно же быть что-то еще, что ей понравится. У меня здесь есть обязанности, так ведь? Надо ухаживать за животными, верно ведь? Прополоть огород, насобирать и наколоть дров на зиму. Да и таких вот участков забора, готовых развалиться, чуть толкни, полным-полно. А вдруг мы забудем и приведем сюда Люсьена? Куда мы поставим новых телят?..
Гидеон остановился, слушая, а она наклонилась, чтобы осмотреть завалившуюся ограду. Брюки, внезапно дошло до него, должны стать обязательной одеждой для каждой женщины. Почему это мужчины — властелины и повелители — до сих пор еще не настояли на них? Они мало что оставляют воображению, это правда, но воображение никуда не ведет.
Хотя, с другой стороны, иногда оно может завести чересчур далеко. Эротические образы весело заплясали у него в голове. Стоя тихо-тихо, он представил, как подходит к ней сзади и проводит ладонью по ее сильной спине. Услышал, как она ахнула от удивления и замурлыкала от удовольствия, увидел ответную искру возбуждения в ее глазах, когда она повернула голову. Он наклоняет ее еще ниже, быстро расстегивает пуговицы, тянет штаны вниз и…
И, дьявол побери, что с ним такое?
После нескольких лет на море он не чужд грез о каждой хорошенькой женщине, которая умеет делать всякие развратные штучки. Но никогда прежде в этих фантазиях не участвовала невинная девушка, которая — как бы далеко он ни пытался отстраниться от этой мысли — находится на его попечении.
Вот именно по этой причине на него никогда не будет возложена ответственность за другого человека — ему просто нельзя такое доверять.
Обозвав себя дюжиной разных нелестных прозвищ, он остался на месте, чуть ли не молясь, чтобы она не обернулась, и сосредоточившись на том, чтобы вернуть себе презентабельный вид. Потребовалось несколько глубоких успокаивающих вдохов и одно крайне неприятное воспоминание о том последнем разе, когда он видел принца- регента — полуголого, лапающего свою теперешнюю любовницу, — дабы справиться с задачей, но тем не менее он справился.