– Ничего себе советник! Можно подумать, не про тебя говорили, что ты сглазил двенадцать орловских ведьм на шабаше, – напомнила ему Таня.
– Сплетни, матушка, сплетни! Что было, то быльем поросло, проворчал перстень уже по-русски.
Однако проворчал неуверенно, без внутренней убежденности и задора, которые одни и являются спутниками настоящей правды.
* * *Добравшись до жилого Этажа, Таня направилась в свою комнату. Она так устала, что ей хотелось одного: завалиться в кровать и отключиться, не думая ни об экзаменах, ни о странном сглазе. Язык, обожженный магической ложкой мага Гумбольта Фортуната, ныл. Таня ощущала металлический привкус. Крови? Ожога? Ложки? Этого она не понимала и только постоянно вызывала слюну, чтобы она уменьшила боль.
Таня пересекала гостиную, когда неожиданно ощутила, что на неё смотрят. Когда ты проходишь через помещение, где полно народу, в принципе нет ничего удивительного, что кто-то на тебя взглянул. Это естественно, как зимний насморк или сон в летнюю ночь. Но этот взгляд был особенным. Острым, испытующим и, пожалуй, проверяющим. Это был взгляд недоброжелательного человека, которому что-то нужно и который знает куда больше, чем ему стоит знать. Таня ощутила его не на бытовом даже, а на магическом уровне. Ещё час назад, до истории со сглазом, Таня не обратила бы на это особого внимания, в конце концов, не факт, что все обязаны быть от тебя без ума. Но сейчас сама ситуация вынуждала её быть внимательнее.
Таня резко обернулась к длинному дивану, стоящему напротив входа. Она ощутила, что взгляд был устремлен на неё именно оттуда.
На диване сидело шестеро.
– А, Гроттерша! – сладко запела Лиза Зализина. – Сладкая наша Танечка! Ути-пусеньки! Всю кровь из Ванечки выпила, вампирочка наша ненасытная? Вкусная кровушка?
«Она? Нет, едва ли! Зализиной стоит меня увидеть, как она сразу визжать начинает. А здесь она лишь сейчас завизжала… Значит, только что заметила!» – подумала Таня.
Пристроившийся поодаль Глеб Бейбарсов что-то рисовал на куске плотного картона, со свойственной ему таинственностью повернув картон так, что никто не мог заглянуть. Заметив Таню, он как бы невзначай прижал картон к груди и стал задумчиво грызть карандаш. Его бархатные глаза скользили по Таниному лицу, точно стараясь запомнить каждую черту.
– Так вот… Я продолжаю… – громко, чтобы слышали все, обратился к Бейбарсову сидевший рядом Жора Жикин. – Есть у меня знакомая девчонка-лопухоид. Красавица, модель. Во всех газетах реклама крема с её фото! Ноги, кожа – всё чудо. Разумеется, влюблена в меня по уши. И вот сегодня она вновь посмотрела на меня из мусорного пакета укоряющим взором. Грустно, когда в твою фотографию заворачивают селедку. Вот она, обратная сторона известности!
– Зачем же ты в ее фото селедку заворачиваешь, а, Жорик? – спросил Бейбарсов.
Он отвечал Жикину лениво, неохотно, и, чувствуя это, Жора заводился, размахивал руками, повышал голос и выглядел особенно глупо. Голос у него начинал звучать пискляво, чего Жикин не замечал.
– Да у меня таких как грязи! Стану я газетки хранить! Ко мне купидоны летают косяками! Знаешь, сколько раз я целовался? Три тысячи девятьсот тридцать! А телефонов мне знаешь сколько надавали? Четыреста восемь штук. Недавно вот считал, – заявил он.
Бейбарсов посмотрел на Жикина взглядом натуралиста, который встретил в лесу интересное насекомое.
– Сочувствую тебе, бедолаге, – небрежно сказал Бейбарсов. – Чай, ступить в комнате некуда – везде одни ворованные мобилки валяются.
Жикин машинально закивал было, но внезапно сообразил, что над ним издеваются, и замолк. Таня почувствовала, что Глеб умнее Жикина раз в двести. Уж этот-то не будет хвастать своими успехами.
Жикин машинально закивал было, но внезапно сообразил, что над ним издеваются, и замолк. Таня почувствовала, что Глеб умнее Жикина раз в двести. Уж этот-то не будет хвастать своими успехами. Из него тайну клещами Что уж тайну! Он даже картин своих никому не показывает.
«Этих двоих тоже отбрасываем… Нет, это был взгляд не Бейбарсова и не Жикина уж точно… Тогда чей?» – думала Таня.
Кузя Тузиков безнадежно писал на рулоне туалетной бумаги бесконечную шпаргалку по нежитеведению. Метров десять было уже исписано. Столько же ещё примерно оставалось. Туалетная бумага постоянно рвалась. И Тузиков удрученно вздыхал.
Ленка Свеколт идиллически – даже слишком идиллически – заплетала свои разноцветные косы. Казалось, больше ничего во вселенной попросту не существует. По её лицу разливалось медленное, засыпающее вечернее блаженство.
Сидевшая с ней рядом Жанна Аббатикова уставилась в толстую книгу по некромагии. Книга была явно запрещенной, но юные некромагии читали всё подряд, мало обращая внимание на существующее в школе табу. На обложке был изображен человек с содранной кожей – столь малосимпатичный. Что даже бывалого патологоанатома стошнило бы, увидь он у себя на столе такой экземплярчик. Однако в данном случае жуткий человек был даже не на столе. Он сидел, закинув ногу на ногу, и покуривал трубку, выпуская клубы пахучего дыма.
Так и не поняв, кому принадлежал тот странный взгляд, Таня проследовала дальше, в комнату.
Внезапно острые зубы прозрения вгрызлись ей в сердце. Жуткий человек на обложке сидел вниз, и буквы латинского алфавита были перевернуты. А это могло означать только одно: Аббатикова и не думала читать и схватила книгу лишь для того, чтобы отгородиться от неё. Тани.
«Зачем?» – подумала Таня, толкая дверь.
* * *Пипа, сидя на кровати и высунув от усердия язык, была занята крайне интеллектуальным делом. Пыталась передать sms-ку через зудильник, к которому проволокой был прикручен сотовый телефон, не принимавший, разумеется. Здесь, в Тибидохсе. Sms-ка пока не передавалась, но дочка дяди Германа не унывала. Она утверждала, что с ней подобным образом уже связывались два каких-то гормонально контуженных ведьмака с Лысой Горы и передавали на телефон какую-то муть.
– Только, кажется, они делали это не через проволоку, а гробовым гвоздем! – добавляла Пипа с сомнением и тотчас, утешая себя, вспоминала, что Генка Бульонов вон тоже посылает из Тибидохса SMS-ки, правда, вместо гробового гвоздя использует щепку от Ноева ковчега, которую выпросил у малютки Клопика.
«А если это Пипенция или Гробыня пытались меня сглазить? – подумала Таня. – Хотя нет, не верю. Гробыне это вроде как и не нужно, а Пипенция… не-а, у этой магия такого рода, что это был бы не штопорный сглаз. А штопорный сглаз, выполненный танковой колонной в условиях крупномасштабных боевых действий».
Почти сразу вслед за Таней в комнату ввалилась Склепова, порядком раздраженная бестолковостью Усыни, Горыни и Дубыни. Гном Полироль Политурович, свесив ноги, сидел у неё на плече и, осоловев от духоты, зевал. Похоже было, что гному надоело всё на свете и более всего ему надоел он сам.
Гробыня за шкирку бесцеремонно стащила Полироля Политуровича с плеча и, небрежно швырнув в ящик письменного стола, захлопнула его внутри.
– Спокойной ночи, любимый! – проворковала она нежно.
Почти сразу из ящика донесся храп. Философски настроенный гном не терял времени даром.
Не снимая обуви, Склепова картинно рухнула на кровать и принялась жалобно стенать, называя себя старым больным человеком, у которого нет сил:
– Я несчастная, всеми покинутая женщина, которую никто не любит! У меня нету не мужа, ни денег, ни кошечки, ни собачки! Я живу в одной комнате с двумя ослицами, которые мне надоели ещё в раннем младенчестве! Пристрелите меня, чтобы не мучилась! – молила она.