Зная Зильберовича какоблупленного,японимал, что емутоже хочется
пуститьпыльв глаза и мне, и Сим Симычу, показавнамобоимдруг друга.
Потому что, носясь со своимЛеонардо, он все же иногдавспоминал, чтои я
тоже чего-то стою.
Короче говоря, как-то зимой к вечеру мы собрались и, прихвативс собою
бутылку "Кубанской", поперлись к черту на рога в Бескудниково.
Вывалились из электрички на обледенелую платформу: колючий снег в морду
сыплет, темень(всефонариперебиты), пахнетпромерзшейпомойкой иеще
чем-то мерзким.
Апотомподлайместныхсобактащилисьпокаким-то закоулками
колдобинам,гденесломатьногуможно былотолькоприоченьбольшой
способности к эквилибристике.
Ну, вконцеконцов нашлиэтотдетскийсадиэтотжуткий подвал,
пропахший мышами и потной одеждой.
В однойизкомнатподвалаижилэтот новоявленныйгений икумир
Зильберовича.
Комната метров примерно семь-восемьквадратных. Стены покрыты зелеными
обоями,местами ободранными,а местами сырыми изаиндевевшими. Подсамым
потолком маленькое окошко, даеще и с решеткой,как вкамере. Обстановка:
железнаяржаваякровать,покрытаясерымсуконнымодеялом,кухонный
некрашеный стол со шкафчиком для посуды и выдвижным ящиком, в котором лежали
самодельный нож, сделанный из полотна слесарной ножовки, алюминиеваявилка,
давно потерявшаяодиниз своих четырех зубов, икружка, тоже алюминиевая,
литая, с выцарапанными на ней инициалами хозяина "С. К.".
Туалетнаяполочка представляла собойкусокдоски, обитойкровельным
железом, когда-то выкрашенным в голубое, но краска сильно облезла.На полке
лежаликусок зеркала размером с ладонь, часть безопасной бритвы (зажимы для
лезвия и само лезвие, но без ручки), помазок (тоже без ручки - одна щетина),
а в прямоугольной консервной банке из-под шпрот лежал размокшийкусок мыла,
такого черного и такого вонючего, какой и в советских магазинах мог бы найти
не каждый.
Украшений на стенах никаких, кроме маленькой иконки в дальнем углу.
Еще были две лампочки. Одна, голая, под потолком и другая, так сказать,
настольная.Собственноговоря,этобыладажене лампочка,акакая-то
безобразнейшая конструкция,скрученнаяизпроволоки иобернутаятяп-ляп
газетой сгорелыми пятнами. Следует еще упомянуть двеоблезлыетабуретки,
тумбочкуи большой кованый сундук с висячим замком. В углу у дверей садовый
умывальниксалюминиевымтазомподнимивешалка,на которойвисела
пропитанная угольнойпылью телогрейка. Другаятелогрейка, почище,была на
хозяине. А еще были на нем ватные штаны и валенки с галошами.
Был он роста высокого, сутулый, щеки впалые, зубы железные.
- Познакомься,Симыч, этомой друг.Он,между прочим, в отличиеот
тебя, член Союзаписателей, -громко сказалЗильберовичв обычнойсвоей
развязной манере.
Он,между прочим, в отличиеот
тебя, член Союзаписателей, -громко сказалЗильберовичв обычнойсвоей
развязной манере.
Симыч неуверенно протянул мне руку и вместо "здрасьте" сказал:
- Хорошо.
Ипри этом глянул на меня быстро и настороженно, как это обычно делают
бывшие зэки.
Говорят, усовременных самолетовесть специальнаялокаторная система
распознавания встречаемых в воздухе объектов: свой чужой.
У зэков это не система, а выработанное годами чутье.
У меня есть основаниедумать, что Симыч не принял меня за чужого. Хотя
повел себя для первого знакомства довольно странно. Без видимой иронии, но с
какой-то все-таки подковыркой стал спрашивать:
-Авы,значит, вот просто официально считаетесьписателем? И у вас
даже документ есть, что вы писатель?
- Ну да, - сказал я, - да, считаюсь. И даже есть документ.
- А вы свои книги пишите прямо на печатном станке или как?
- Нет,- говорю, - ну зачем же. У меня есть пишущая машинка "Эрика", -
я на ней так вот чик-чик-чик-чик и пишу.
Зильберовичпочувствовал,чтоунасразговоруходитвкакую-то
нехорошую сторону и перебил:
- Симыч, а ты вот этой ручкой пишешь?
Только когда он это спросил,язаметил, что на столе рядомслампой
стояла чернильница-невыливайка, а из нее торчалатолстая деревянная ручка с
обкусанным концом. Последний раз я такую видел вконторекакого-то колхоза
на целине.
-Да-да, - сказал Симыч ивзглянулна меняс вызовом. - Именно ей и
пишу.
- Симыч, - сказал Зильберович, - а ведь я ж тебе подарил самописку. Где
она?
-А,самописку.-Онвыдвинул ящик столаиизвлекпластмассовый
футлярчик с маркой "Союз".
- А зачем же ты пишешь этой дрянью? - спросил Зильберович.
Откровенно говоря, манеры Зильберовича меня тожеиногда раздражали, но
в данномслучае он, мнекажется,несказал ничегоособенного.Но Симыч
почему-товдругразозлился,посмотрелна бедногоЛео, какбудтохотел
прожечь его взглядом насквозь.
-Такой дрянью,- сказал онс ненавистью, - и дажехудшей дрянью, и
дажегусиной дрянью написана вся мировая литература. Никакими ни машинками,
ни эриками и ни гариками, а такой вот дрянью.
Потом он все же подобрел и даже разрешил Зильберовичу открытьбутылку.
Самон, правда,выпил всего ничего, а остальное выдули мы с Зильберовичем.
Причем пили по очереди изхозяйской кружки. Изакусили плавленымсырком с
луком.
Мнеказалось,чтонашиотношенияужеустановились,но,когда
Зильберович попросилСимыча что-нибудьпочитать, тот опятьвзбеленился и,
стреляя в Лео глазами, стал утверждать, что читать ему нечего, потому что он
вообще ничегоне пишет.А если что-то иногда и маракует,то исключительно
для себя.