Решив, что этой вещьютоже следует обзавестись (хотя
бы для того, чтобы сравнитьМоскву сегодняшнюю с Москвою тогдашней), я взял
одиниз планов исталразглядывать, удивляясьего подробности. В Москве,
когда ятамжил,тоже издавалисьподобныепланы, нона них указывались
только самые главные улицы, да и то не все. А на этом я находили маленькие
переулки, и даже тупики, в которых когда-то жил.
- Улицы имени писателя Карцева тамнет?- услышал я сзади насмешливый
голос и, вздрогнув, оглянулся.
Передомнойвсветло-зеленом плаще и серойшляпе стоял,усмехаясь,
Лешка Букашев, мой бывший друг, однокашник и собутыльник.
Когда-то мы вместе учились на факультете журналистики, а потом работали
на радио, я в литературном отделе, а он вновостях. Вечера мы просиживали в
Доме журналиста. Иногдавдвоем, иногдавтроем. Он приводил ссобой своего
приятеля Эдика,курчавогомолодогочеловека,которыйсамсебяназывал
генетикоми иммортологом. ЯэтогоЭдикаспросил припервомзнакомстве,
занимается ли он продлением жизни. Он сказал, что задача продления жизни для
негоникакого интереса непредставляет,эточепуха,которойзанимаются
геронтологи. Его же интересует не продленная, а вечная жизнь.
- То есть вы хотите найти эликсир жизни? - спросил я.
Он сказал, что он ищет нечто другое, но для дураков это можно назвать и
эликсиром. Яхотелбыло обидеться, ноонтут же смутилсяи сказал, что,
говоря о дураках, он имел в виду не меня, а тех бюрократов, которые, не веря
врешаемость проблемы, не дают ему лабораторииивообще вставляют палки в
колеса.Егооднажды дажечутьнепосадили за менделизм-морганизм, о нем
писали фельетоны в "Крокодиле", и он был благодарен Лешке, который первый по
радио отозвался о его опытах положительно.
Вообще Лешка был изтех людей,кто плохого зазря другому несделает.
Насчет хорошего он сам говорил о себе так: "Я готов творить добро в разумных
пределах. Хочешь, я одолжу тебе трешку?"
По своимвзглядам он был законченный циник и карьерист. Но карьера его
сложиласьтолько со второго захода. Первый заходонначал ещенапервом
курсе университета.
Я и сейчас хорошо помнюего тогдашнего. Среди всех наших студентовон
был один из самыхстарших исамых бедных.Он поступил в университет после
армии и еще весьпервый курс ходилв солдатских шмотках. Отца своего он не
помнил, тот погибвовремявойны.Лешкинамать Полина Петровна работала
дворничихойна Сивцевом Вражке, где унее была комната в семьс половиной
квадратных метров без окон.
Он мне рассказывал, что с самого своего рождения никогда (даже в армии)
ненаедалсядосыта. И в университет он поступил вовсенедля того, чтобы
овладеть журналистикой, ачтобы перейти в число людей, которые вкусно едят,
хорошо одеваются и которых не бьют в милиции (его однажды били).
Ноуже на первом курсе он понял, чтолюди, которых не бьют в милиции,
тоже делятся на разные категории, и сказал мне, что настоящую карьеруможно
сделать не по профессиональной, а по "партийно-половойлинии".
Я думал, что
егонаблюдения над жизнью имеют отрешенный характер,апотом увидел,что
нет, он пытается употребить их для практических целей.
Едвапоступив в университет,он туженачал активничать вкомитете
комсомола, скоростал комсоргомнашего курсаи кандидатом вчленыКПСС.
Половойлиниионтожеизвидуневыпускалисошелсяс однойнашей
студенткой, которая была внучкой исторического игероического большевика и,
кроме того, как и Лешка, горела на комсомольской работе.
На втором курсе Лешка одновременно собирался жениться на этой студентке
иперейти изкандидатовв полноправные членыпартии. В этоже время его
рекомендовали в комсомольские вожакифакультета, то есть на пост, начиная с
которого иные Лешкины предшественники добрались до самых верхов власти.
Ивот еговыдвинулиидолжныбылиголосовать и исключительнодля
проформы спросили публику, есть ли у кого-нибудь отвод.
И тут на трибуну вышла заплаканная Лешкина невеста исказала, что, как
ей ни трудно, она должна заявить товарищуБукашеву отвод,потому что он-
человексдвойнымдном: напубликеговорит одно, а в частных разговорах
другое. Например, в разговоре с ней он назвал Ленина Вовка-морковка.
Времена былиуже либеральные,поэтомуизуниверситетаБукашеване
исключили. Нопартийногобилета он не получил,вождемего не избрали, и,
больше того, в комсомоле оностался, носо строгачомв личномделе. Ни о
какойбольшой карьереречи ужебытьнемогло, и на радио Лешкаработал
репортеромсамогонизшегоразряда,писалопередовикахпроизводства,
скоростных плавках и высоких удоях.
Служебное его положение и зарплата росли очень медленно, пока он опять,
причем почти случайно, не вышел на партийно-половую линию.
Он где-то познакомился с дочкойзаместителя министра иностранных дел и
тут ужсвоегошанса не упустил. Женился, вступилв партию исталбыстро
наверстывать упущенное.
Мыс нимтогдапоссорились, и судьбынаши пошли в разные стороны. Я
сталдиссидентом,меняисключилиизСоюза писателейи дажесобирались
посадить, а он, наоборот, быстро шел в гору, стал политическим комментатором
на телевидении, ездил за границу, выполняя там какие-то важные поручения,и
даже, как я слышал, входил в группу сочинителей, писавших книги за Брежнева.
Само собой понятно, что в те годы мы сним в Москвеневстречались, а вот
здесь, в Мюнхене, встретились.
ГАВАЙСКИЕ ОСТРОВА
-Нупривет,- сказалон дружелюбно и протянулруку,которую мне,
может, не стоило замечать. Но долженпризнаться, чтомоей принципиальности
на такие церемониальные движения никогда не хватало.
Пожав его руку, я спросил, как он оказался в Мюнхене.
- Да так, - сказал он, по-прежнему усмехаясь. - Приехал посмотреть, где
чего дают.
Желая как-то его уязвить, я спросил, неужели ему нехватает того,что
дают в ГУМе.