– Если бы ты платила мне по доллару каждый раз, когда…
Пайпер рассмеялась.
– Шарлотта, – сказала она, – попытайся прополоть свой газон.
Я повесила трубку. Ты что‑то лихорадочно печатала двумя пальцами.
– Что ты делаешь?
– Открываю почтовый ящик для золотой рыбки Амелии.
– Я сомневаюсь, что он ей понадобится…
– Вот поэтому он попросил об этом меня, а не тебя.
«Попытайся прополоть свой газон».
– Уиллоу, – объявила я, – закрывай ноутбук. Мы идем кататься на коньках.
– Ты шутишь?
– Нет.
– Но ты же говорила…
– Уиллоу, ты чего больше хочешь – спорить со мной или кататься на коньках?
Последний раз я видела тебя такой счастливой еще до отъезда во Флориду. Я надела свитер, обулась и принесла из кладовки зимнее пальто, чтобы закутать твое туловище. Обернув тебе ноги одеялами, я усадила тебя на колени. Без гипса ты весила не больше сказочного эльфа. В гипсе – все пятьдесят три фунта.
Если на что эта повязка и годилась – для чего она была, считай, создана! – так это чтобы удерживать тебя у моего бедра. Ты немного отклонилась, но я все равно смогла обвить тебя одной рукой, совершить все необходимые маневры и вынести тебя на улицу.
Заметив нас, неуклюже, как черепахи, ползущих сквозь снежные заносы и черные полоски гололеда, Амелия застыла на месте.
– Я буду кататься на коньках! – пропела ты, и Амелия вытаращила глаза в немом вопросе.
– Ты же сама слышала.
– Ты привела ее кататься на коньках?! Ты же сама просила папу засыпать пруд! Ты ведь говорила, что это «жестокое и несправедливое наказание для Уиллоу»!
– Я пропалываю газон, – объяснила я.
– Какой еще газон?!
Я подоткнула одеяла снизу и осторожно опустила тебя на лед.
– Амелия, – сказала я, – теперь мне понадобится твоя помощь. Глаз с нее не своди, поняла? А я пока схожу за коньками.
Я побежала обратно в дом, остановившись лишь раз, на пороге, проверить, присматривает ли сестра за тобой. Мои коньки лежали на самом дне корзины в кладовой, я и не помню, когда последний раз их доставала. Шнурки сплели их воедино, как верных любовников. Перекинув коньки через плечо, я подхватила легкое офисное кресло. Уже на крыльце я перевернула его, водрузив сидение, как поднос, на голове, и самой себе напомнила африканскую женщину, которая, нацепив яркую юбку, несет корзины фруктов и мешки риса домой на ужин.
Дойдя до пруда, я поставила кресло на лед и подправила спинку и подлокотники, чтобы ты влезла туда в своих гипсовых доспехах. Потом подхватила тебя и умостила в уютном гнездышке, а сама присела завязать шнурки.
– Ну, держись, Вики! – крикнула Амелия, и ты цепко ухватилась за подлокотники. Нависая над тобой со спины, она покатила тебя по ледяному зеркалу. Одеяла у тебя под ногами раздулись, как паруса, и я велела твоей сестре быть осторожнее. Но Амелия и так была осторожна. Перегнувшись через спинку кресла, она придерживала тебя одной рукой, набирая скорость. Затем она быстро разворачивалась, чтобы смотреть на тебя, и тащила кресло за подлокотники, пятясь задом.
Ты склонила головку набок и зажмурилась, когда Амелия прочертила круг. Темные кудри твоей сестры вырывались из‑под полосатой вязаной шапочки; твой смех повис над катком ослепительно‑ярким флагом.
– Мама, – крикнула ты, – посмотри на нас! Я встала, но колени у меня подкашивались.
– Подождите меня! – попросила я, и каждый мой шаг был уверенней предыдущего.
Шон
Когда я вернулся на работу, первым, что я увидел, был мой портрет с подписью «Разыскивается!», приклеенный возле вешалки со свежей, только из химчистки, формой.
Лицо мое пересекало выведенное красным фломастером слово «ЗАДЕРЖАН».
– Очень смешно, – пробормотал я, срывая плакат.
– Шон О'Киф! – сказал мой коллега, протягивая другому воображаемый микрофон. – Вы только что выиграли Суперкубок по американскому футболу! Что вы планируете делать в дальнейшем?
Тот вскинул кулаки в воздух и торжественно воскликнул:
– Для начала съезжу в Диснейленд!
Все расхохотались.
– Кстати, звонили из турбюро. Сказали, что забронировали тебе билеты в Гуантанамо на следующий отпуск.
Капитан велел всем замолчать.
– Не сердись, Шон, ты же знаешь – мы просто шутим. А если серьезно, как Уиллоу?
– Нормально.
– Если мы можем тебе чем‑то помочь… – Конец предложения растаял как дым.
Я улыбнулся, как будто меня это нисколько не задело. Как будто мог шутить над самим собой, а не просто служить посмешищем.
– Вам что, заняться больше нечем? Вы же не во Флориде.
Отсмеявшись, ребята разошлись, и я остался в раздевалке один. Первым делом я врезал кулаком по железной дверце своего шкафчика, распахнув его настежь. Оттуда вылетела бумажка – еще один мой портрет, только теперь с пририсованными ушами Микки Мауса. Внизу была приписка: «Мир тесен».
Вместо того чтобы переодеться, я отправился в диспетчерскую и схватил с полки телефонную книгу (там хранится целая стопка). Я просматривал рекламные объявления, пока не нашел нужную фамилию – фамилию, которую слышал множество раз в ночных роликах: «Роберт Рамирез, адвокат истца: Потому что вы достойны лучшего!»
«Да, достоин, – подумал я. – И моя семья достойна».
Я набрал номер.
– Здравствуйте, – сказал я. – Я бы хотел назначить встречу.
В своем доме я исполнял обязанности ночного сторожа. Когда вы обе уже спали, а Шарлотта только укладывалась, приняв душ, я должен был погасить везде свет, запереть двери и совершить последний обход помещения. Пока тебе не сняли гипс, ты спала на диване в гостиной. Я уже выключил было лампу в кухне, когда вспомнил об этом, подошел и, подтянув край одеяла к твоему подбородку, поцеловал тебя в лоб.
После я заглянул к Амелии и наконец пошел в нашу спальню. Шарлотта, обернувшись полотенцем, чистила зубы у зеркала в ванной. Волосы у нее еще не высохли. Подкравшись сзади, я коснулся ее плеч и обернул одну кудряшку вокруг пальца.
– Мне так нравятся твои волосы, – сказал я, наблюдая, как прядь снова заворачивается в спиральку. – У них как будто есть память.
– Не то что память – разум! – сказала она и тряхнула кудрявой гривой.
Склонившись над раковиной, она тщательно прополоскала рот, а когда распрямилась, я ее поцеловал.
– Свежее дыхание.
Она рассмеялась.
– Мы что, снимаемся в рекламе зубной пасты?
Наши взгляды встретились в зеркальном отражении. Я всегда задавался вопросом: видит ли она все то, что вижу я, глядя на нее? В конце концов, заметила ли она, что мои волосы уже редеют на макушке?
– Чего ты хочешь? – спросила она.
– А как ты поняла, что я чего‑то от тебя хочу?
– Мы женаты семь лет.
Я прошел за ней в спальню и молча наблюдал, как она сбрасывает полотенце и ныряет в футболку на несколько размеров больше. Я понимаю, что тебе, как и любому ребенку, неловко об этом слышать, но мне ужасно нравилось, что твоя мама – даже семь лет спустя – стеснялась переодеваться передо мной. Как будто я не помнил наизусть каждый дюйм ее тела.
– Завтра я хочу сводить вас с Уиллоу в одно место, – сказал я.