Ты, может, и наслаждаешься развитием сюжета, и герои тебе симпатичны, но ведь и завязку прочесть было бы интересно. Только вот, принеся книжку в магазин, ты узнаёшь, что на новый экземпляр со всеми страницами ее не обменяют. А вдруг бы ты прочел первую главу и понял, что книжка – дрянь? Вдруг бы ты задел чувства автора? Лучше уж дочитывать свою неполную версию и получать удовольствие.
Архивы агентств по усыновлению закрыты даже для таких людей, как я, умеющих дернуть за нужную юридическую ниточку. Следовательно, каждый шаг моего расследования был очередным подвигом Геракла, а количество крупных неудач значительно превышало количество мелких побед. За первые три месяца я потратила больше шестисот долларов на услуги частного детектива, который в итоге заявил, что ничего не нашел. Я рассудила, что такие поиски я могу вести самостоятельно и совершенно бесплатно.
Проблема заключалась в том, что моим поискам мешала работа.
Едва мы выпроводили семейство О'Киф из кабинета, я набросилась на своего босса.
– Чтобы ты знал, подобные иски мне глубоко претят!
– Интересно, повторишь ли ты свои слова, – задумался Боб, – когда мы выиграем самую крупную компенсацию в истории штата?
– Откуда тебе знать…
Он пожал плечами.
– Посмотрим, что покажут медицинские записи.
Иск об «ошибочном рождении» подразумевает, что если бы мать еще во время беременности узнала о заболевании своего ребенка, то предпочла бы сделать аборт. Таким образом, бремя ответственности за инвалидность ребенка перекладывается на акушера‑гинеколога. С точки зрения истца, это врачебная ошибка. Для ответчика это вопрос морали: кто вправе решать, какая жизнь слишком трудна, чтобы вообще начинаться?
Во многих штатах подобные иски запрещены. Нью‑Гэмпшир в их число не входит. Круглые суммы не раз уже выплачивались матерям, чьи дети родились со спинномозговой грыжей или кистозным фиброзом, а однажды дело выиграли родители мальчика, чье генетическое расстройство на всю жизнь приковало его к инвалидному креслу и не позволило развиваться умственно (хотя эту болезнь раньше вообще не диагностировали, тем паче в утробе). В Нью‑Гэмпшире родители должны заботиться о неполноценных детях до самой смерти, а не до совершеннолетия, что служило вполне достаточным основанием для возмещения ущерба. Судьба у Уиллоу О'Киф, конечно, незавидная, нелегко ей, должно быть, в этом гигантском гипсе, но она улыбалась и отвечала на вопросы, когда отец вышел из кабинета и Бобу удалось ее разговорить. Если говорить без экивоков, то она была слишком милой и умной девочкой, чтобы вызвать необходимую дозу жалости у присяжных.
– Если гинеколог Шарлотты О'Киф не соблюдала врачебных стандартов, – сказал Боб, – то мы обязаны привлечь ее к ответственности, чтобы впредь это не повторялось.
Я закатила глаза.
– Нельзя давить на совесть, когда речь идет о нескольких миллионах долларов, Боб. Это скользкая дорожка: если гинеколог решит, что детям с хрупкими костями не место в этом мире, что начнется дальше; Пренатальный тест покажет низкий уровень интеллекта – и нужно будет выскребать зародыша, из которого не вырастет гарвардский студент?
Он похлопал меня по спине.
– Знаешь, мне приятно иметь дело с энтузиастами. Когда люди начинают говорить, что наука заполонила нашу жизнь, я лично радуюсь, что о биоэтике никто не знал во время эпидемий полиомиелита, туберкулеза и желтой лихорадки. – Мы уже готовы были разойтись по кабинетам, но тут он меня остановил. – Ты неонацистка, Марин?
– Чmo?!
– Так я и думал. Но если бы тебе пришлось защищать интересы неонациста в суде, ты бы смогла исполнить свой профессиональный долг, пусть даже и находишь убеждения клиента омерзительными?
– Конечно.
Это вопрос для первокурсника юрфака, – не задумываясь, выпалила я. – Но это же совсем другая ситуация.
Боб покачал головой.
– В том‑то и дело, Марин, что точно такая же.
Дождавшись, пока он закроет дверь, я наконец перевела дыхание, сбросила туфли на каблуках и уселась за стол. Наша секретарша Брайони оставила мне аккуратную стопку свежей почты, перетянутую резинкой. Я неторопливо перебирала конверты, сортируя их по отдельным для каждого дела кучкам, пока не наткнулась на незнакомый адрес отправителя.
Месяц назад, уволив частного детектива, я послала в окружной суд Хиллсбороу запрос на свое постановление об удочерении. За десять долларов у них можно получить копию оригинального документа. Вооружившись этой копией и названием больницы, где я родилась (Святого Джозефа, город Нашуа), я собиралась хорошенько побегать по кабинетам и вынюхать хотя бы имя своей биологической матери. Я надеялась, что какой‑нибудь незадачливый стажер забудет замазать «корректором» имя, данное мне при рождении. Однако мне досталась некая Мэйси Донован, работавшая в окружном суде с тех времен, как на Земле вымерли динозавры, и это ее послание я держала сейчас в трясущихся руках.
ОКРУЖНОЙ СУД ХИЛЛСБОРОУ, ШТАТ НЬЮ‑ГЭМПШИР.
КАСАТЕЛЬНО УДОЧЕРЕНИЯ
ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ
Постановлением от двадцать восьмого июля 1973 года, изучив приложенное прошение и материалы слушания, проведя расследование с целью подтверждения изложенной в прошении информации и иных фактов, призванных всесторонне осветить обстоятельства данного удочерения, Суд пришел к выводу, что изложенная в прошении информация является подлинной и удочерение благоприятствует данной особе. Суд постановляет, что ДЕВОЧКА, предложенная для удочерения, должна обладать всеми правами ребенка и наследника Артура Уильяма Гейтса и Ивонн Шугармэн Гейтс и обязана выполнять все полагающиеся обязанности. ДЕВОЧКЕ присваивается имя МАРИН ЭЛИЗАБЕТ ГЕЙТС.
Я перечитала текст еще раз. И еще. Уставилась на подпись судьи – какой‑то Альфред, фамилии не разобрать. За десять долларов мне подкинули сенсацию:
1. Я женского пола.
2. Меня зовут Марин Элизабет Гейтс.
С другой стороны, чего я ожидала? Открытки от мамы и приглашения на семейное торжество? Вздохнув, я открыла шкаф и положила постановление в папку с пометкой «Личное». Затем вынула новую папку и подписала корешок «О'Киф». «Ошибочное рождение», – пробормотала я вслух, чтобы просто проверить слова на вкус. Неудивительно, что они горчили, как кофейные зерна. Я попыталась сосредоточиться на деле, тонко намекающем, что некоторым детям лучше вообще не рождаться на свет, и мысленно поблагодарила свою биологическую мать за то, что она придерживалась иных взглядов.
Пайпер
Формально я была твоей крестной. Это, наверное, означало, что я несу ответственность за твое религиозное воспитание, что само по себе смешно: в церковь я отродясь не ходила (из здорового страха воспламенить крышу), тогда как твоя мать старалась не пропускать ни одной воскресной мессы. Я себя представляла скорее феей‑крестной из сказки. Той, которая однажды превратит тебя в принцессу, не прибегая к помощи мышей в кукольных костюмчиках.
Потому я редко навещала вас с пустыми руками. Шарлотта говорила, что я тебя балую, но я ведь не увешивала тебя бриллиантами и не дарила ключей от «хаммера». Я приносила наборы для фокусов, шоколадки и детские видеокассеты, которые Эмма уже переросла. Даже когда приходилось ехать прямиком из больницы, я что‑нибудь придумывала по пути – например, завязывала резиновую перчатку, как воздушный шарик, в форме животного. Прихватывала из операционной сеточку для волос. «Когда ты притащишь ей влагалищный расширитель, – говорила Шарлотта, – я официально отлучу тебя от нашего дома».