Мама не нашлась, что ответить. Зато Лешка спросил с кривой усмешкой:
– Познакомилась?
– Сказала же, нет, – ответила я с досадой. Сделала паузу и добавила:
– Но кто это был – поняла.
– И кто же это был?
Я сделал еще одну паузу.
– Иван Дердекен!
– Господи! – сказала мама и начала размешивать сахар в чашке. – Напустила туману! А ларчик просто открывался!
– И какой он из себя? – спросил отец, до этого молчавший.
– Потрясающий! – ответила я искренне.
– То есть красивый? – заинтересовалась мама. – Я слышала, что он красивый.
– Он очень привлекательный мужчина, – подтвердила я сдержанно. Но сдерживала себя вовсе не из-за Лешки. Боялась показаться чрезмерно восторженной.
– Очень привлекательный, – повторила я. – Знаешь, в таком скандинавском стиле. Высокий, светловолосый, загорелый, голубоглазый... Викинг, одним словом.
– О чем вы говорили? – спросила мама.
Я пожала плечами.
– Да ни о чем! Мам, ну о чем можно говорить с человеком, которого видишь впервые в жизни! Он разобрался с поломкой, отказался от денег и уехал.
Мне стало грустно. Действительно, даже рассказать нечего.
Лешка постучал ложкой по блюдечку. Если бы это сделала я, мама немедленно призвала бы меня к порядку.
– Ты, что, не взяла у него интервью? – спросил он, не глядя мне в глаза.
– Не успела, – ответила я. – Я сообразила, что это Дердекен только в тот момент, когда машина отъехала.
И объяснила:
– У него на машине надпись: «Осенняя звезда». И эмблема.
– Значит, мне про него сказали правду, – удовлетворенно заметила мама.
– Правду, правду, – подтвердила я. – Мужчина – загляденье. Но дело даже не во внешности. Понимаете...
Я поискала слова:
– Он... Он невероятно обаятелен. Такая харизма волшебная, просто оторопь берет!
– Я пошел, – сказал Лешка, стремительно срываясь с места.
– Как? – запаниковала мама. – Уже уходишь?
– Да, у меня есть кое-какие дела, – ответил Лешка, не глядя на меня. – Обещал сводить Ксюшу в кино.
Мама поперхнулась. Обычно имена Лешкиных девочек в нашем доме не упоминаются.
Я опустила голову, чтобы скрыть улыбку. Лешка решил меня уколоть. Смешно.
– Ну, если обещал... – сказала мама холодно. По-моему, Лешкины слова задели только ее.
– До свидания, – отрывисто произнес Лешка.
– Заходи! – отвела я жизнерадостно.
А отец ничего не сказал. Только посмотрел сначала на Лешку, а потом на меня.
Мама вышла вслед за гостем, чтобы закрыть дверь. Проводила Лешку и вернулась обратно.
– Ну, знаете! – сказала она, усаживаясь на место. – Это уже наглость!
– Что наглость? – поинтересовалась я кротко.
– Упоминать здесь имена своих...
Мама поискала слова.
– Девиц!
– А, по-моему, ты отлично знала об их существовании, – ответила я, с аппетитом поглощая бутерброд.
– Ну, знала, – вынуждена была согласиться мама.
– Тогда почему тебя это возмущает?
Мама не нашлась, что ответить. Еще раз фыркнула и вышла из кухни.
– Один-один, – сказал отец, за вечер почти ни разу не раскрывший рта.
– В смысле?
Он посмотрел на меня.
– Не притворяйся. Ты хотела уколоть Лешку, и уколола. Он ответил тебе тем же.
Я засмеялась и попросила:
– Только маме не сообщай о своих догадках. А то она решит, что мы действительно друг в друга влюблены.
– А это не так?
Я пожала плечами.
– Пап, я могу говорить только за себя. Я в Лешку не влюблена. Уколоть его мне, действительно, хотелось, но только потому, что он слишком заносится. Вот и все.
– Это правда? – настойчиво переспросил папа.
– Пап!
Я приложила ладонь к груди.
– Клянусь тебе!
– Бедный парень, – сказал отец неожиданно.
Я так поразилась, что опустила на стол недоеденный бутерброд.
– Он далеко не бедный...
– Я не в том смысле, – ответил отец и вылез из-за стола. – Посуду помоешь?
Я кивнула. Ничего не понимаю. Хоть убейте.
Можете считать меня бездушной скотиной, но выспалась я отлично. И Лешкины переживания (если он переживает из-за меня) ничуть не испортили мне сон.
Проснувшись, я немного полежала в кровати, разглядывая потолок. Как приятно, что не надо никуда торопиться! Как приятно быть самой себе хозяйкой!
Итак, какие у меня на сегодня планы?
Память услужливо предоставила мне картинку: белый «шевроле-пикап» проезжает мимо меня, на его боку красуется логотип новой радиостанции: желто-красный кленовый лист.
Я помотала головой и отогнала искушение. Нет. Не время пока знакомиться с господином Дердекеном. Он, наверное, привык к тому, что женщины носятся за ним по пятам. А я постараюсь стать приятным исключением.
Значит, придется ждать. Сколько? Не знаю. День, два, три... До тех пор, пока я не почувствую себя готовой к встрече с новым городским радиомагнатом.
Значит, сегодня начнем собирать материал о последних днях жизни господина Терехина. Что я вообще знаю о нем?
Странно, но почти ничего. Наш журнал, конечно, писал о великом человеке, но статьи были не мои. По-моему, по Терехину специализировалась Ася Курочкина. Интересно, почему шеф поручил расследование мне, а не ей? Она должна была хорошо знать и покойного магната, и его окружение!
Я почесала переносицу.
Ася Курочкина...
Журналистка она, конечно, неплохая. Бойкое перо и тому подобное... Еще Ася обладает весьма привлекательной внешностью. У меня вообще складывается ощущение, что шеф сознательно подбирал в журнал молодых и красивых сотрудников. Понять его, конечно, можно. Молодым и красивым гораздо легче установить контакт с нужным человеком. При этом шеф не устает напоминать нам основное правило журналистики: никаких личных отношений с объектом.
Я это правило свято соблюдаю. Думаю, что остальные корреспонденты тоже. Вот только насчет Аси не уверена.
У Аси есть одна нехорошая черта: она девушка завистливая. Причем, ей кажется, что всех вокруг судьба наделила незаслуженными подарками. А про нее, самую красивую и талантливую, почему-то забыла.
Раньше мы с Асей вместе ходили обедать в небольшое кафе, расположенное на набережной. Потом я решила прекратить наши совместные вылазки. Общение с Асей оказалось тяжелым испытанием.
К примеру, проезжает мимо нас сверкающая иномарка, за рулем которой сидит молодая и привлекательная девушка. Ася немедленно расстраивается, швыряет на скатерть столовые приборы и спрашивает:
– Нет, ты скажи, вот за что ей все это?
– Ты знаешь эту барышню? – спрашиваю я в ответ.
И Ася, как правило, отвечает:
– Понятия не имею, кто она такая!
– Тогда чего злишься, – говорю я примирительно. – Может, девушка свой автомобиль честно заработала!
– Заработала, – язвительно подтверждает Ася. – Только каким местом она его заработала? Знаешь?
– Не знаю, – отвечаю я сухо.
– А я знаю! – уличает незнакомку Ася. – Только за столом не скажу! Чтобы аппетит не испортить!
Но аппетит у меня портился без ее уточнений.
Интересно, что скажет Ася, увидев меня за рулем «нивы» цвета «баклажан»?
Впрочем, «ниву» она переживет. Зато, если бы я заявилась в редакцию на новеньком «фольксвагене»! Вот тогда Ася бы точно получила инфаркт!
Я засмеялась, откинула одеяло и отправилась умываться.
Странно все-таки что шеф отстранил Асю от разработанной тематики. То есть от господина Терехина. Насколько я помню, Ася писала о нем раза четыре. Значит, собирала кое-какую информацию.
Попросить у нее помощи?
Я прополоскала рот, выплюнула остатки зубной пасты и покачала головой.
Нет. Просить помощи у Аси бесполезно. Она не станет мне помогать из принципиальных соображений. Даже больше того: она наверняка уже считает меня своим личным врагом.
– Знаешь, как она получила это расследование? – спросит Ася кого-нибудь из наших коллег. – Сказала бы я, каким местом, только аппетит тебе портить не хочется!
Да. Именно так она и скажет.
Я пожала плечами, разглядывая собственное отражение в зеркале. Что делать? Переживем!
Выходит, все материалы по покойному Терехину придется собирать самой.
Начнем, пожалуй, с примы нашего театра оперетты. С Алины Брагарник.
Я вышла из своей комнаты и потопала на кухню. Мама уже отбыла на работу, у отца сегодня отгул. Он дожидался меня, сидя за кухонным столом с газетой в руках.
– Привет! – сказала я и чмокнула отца в щеку.
– Привет! – отозвался отец, складывая газету. – Голодная?
– Еще какая!
– Тогда садись. Я тебя накормлю.
Я уселась за стол и в очередной раз испытала чувство неловкости. Кормить отца полагалось бы мне, взрослой двадцатипятилетней девице. Но я привыкла к тому, что для предков я маленькая девочка, и не делаю никаких попыток изменить статус-кво.
– Что на завтрак? – спросила.
– Сырники. Устроит?
– Еще как!
Я окинула взглядом стол, поднялась с табуретки и достала из холодильника сметану. Внесла свою лепту в сервировку, так сказать.
– Как спала? – поинтересовался отец, накладывая на тарелку аппетитные румяные кругляши.
– Отлично! – бодро отозвалась я.
Отец поставил тарелку передо мной.
– И совесть тебя не мучила? – продолжал он.
– Не-а, – ответила я беспечно и взялась за сырники. – О! Вкусно!..
Отец осуждающе молчал. Я доела сырники, отставила тарелку в сторону и спросила:
– А чай ты заварил?
Папа вздохнул.
– Нет, Айка, ты все-таки непрошибаемая девица. Смотрю на тебя и поражаюсь: неужели я породил такого скорпиона?
– Ты породил Рыбу, – напомнила я. У меня день рождения в марте.
– Я не в том смысле, – отмахнулся отец. – В кого ты такая замороженная?
– В тебя, – ответила я. – Ты забываешь про свою холодную латышскую кровь.
Папа не нашелся, что ответить на такой наглый выпад, и даже слегка подавился.
Дело в том, что папа – этнический латыш, хотя родился в России и никакого языка, кроме русского, не знает. Экзотическая фамилия «Витола» долго воспринималась моими коллегами, как журналистский псевдоним. Отец – бывший милиционер, хотя говорят, что бывших милиционеров не бывает. Сейчас он преподает в милицейском училище. Домашнее прозвище отца «латышский стрелок», но он на него ничуть не обижается. Мне даже кажется, что оно ему льстит.
– Почему ты считаешь, что латышская кровь – холодная? – спросил папа.
– Это клише, – объяснила я. – То есть распространенное мнение. И как почти всякое распространенное мнение, это клише неправильное.
Я разлила чай в две чашки, подвинула одну к отцу и продолжала.
– Ну, например, существует такое клише: «тонкие нервные пальцы пианиста». Слышал, да?
– И слышал, и читал.
– Прекрасно. Так вот, могу тебе авторитетно заявить: пианисты это клише на дух не выносят. От него веет дремучей безграмотностью. Помню, я писала статью о лауреате конкурса Шопена, который был родом из нашего города. Так вот, парень меня заклинал не употреблять этого выражения. И показывал мне свои руки, кстати, довольно плотные, с короткими и толстенькими пальчиками. Именно такое строение руки считается наиболее удобным для пианистов. Еще бы! Пальцам приходится выдерживать сумасшедшую нагрузку! Вес всего тела! Тонкие и нервные конечности уже давно бы переломались...
– Ты мне зубы не заговаривай, – оборвал меня отец. – Начала утреннюю лекцию!
Я отхлебнула чай.