– Ну и куда ты теперь? – воинственно осведомилась Мэри.
Он опустил голову и произнес извиняющимся тоном:
– Надо позвонить боссу.
– Кто мог это сделать, Лоусон?! – Макатиер раскипятился не на шутку. – Кто слил информацию?
Лоусон переложил мобильник от правого уха к левому и свободной рукой открыл дверцу холодильника. Шансы обнаружить какую‑нибудь закуску, которую он мог бы съесть на ходу, были очень малы: Мэри считала, что пищу следует готовить и принимать должным образом – или совсем не принимать. Если ему нравится хватать куски, пусть сам их и покупает!
– Команда разрослась, босс, – даже без дополнительных людей, которых вы затребовали сегодня утром. Хотите, я приеду?
Макатиер вздохнул:
– Нет. Пресс‑центр уже сделал официальное заявление. А я на завтрашнее утро созвал пресс‑конференцию. Попрошу у журналистов помощи. Если они будут на нашей стороне, мы, глядишь, даже получим от них кое‑какую полезную информацию.
– Чем прикажете сейчас заняться?
– Пока ничем, отдыхай. Я попросил ночных дежурных обзвонить округу, попросить жителей не отвечать на вопросы, завтра тут и так яблоку негде будет упасть.
– А Паскалю тоже позвонили?
– Его и всех домочадцев предупредили об утечке, но кто сумеет предсказать, на что способны некоторые таблоиды? А вдруг это все же похищение с целью выкупа? Тогда как бы нам не завалить дело, если орды чертовых газетчиков станут атаковать дом Паскаля.
– Завтра на пресс‑конференции у вас будет шанс объяснить им, насколько все серьезно.
Макатиер что‑то уклончиво проворчал: очевидно, он не очень‑то надеялся урезонить журналистов, взывая к их совести и напомнив о моральных обязательствах.
Клара дрожала так сильно, что даже цепь звенела. Всколыхнувшаяся в ней ярость сменилась теперь свинцовым отчаянием. Обращаться к этому человеку бессмысленно: он и в покое не оставит, и говорить с ней не станет.
Она вспомнила недавний разговор со старой университетской подругой, Микаэлой О'Коннор. После получения диплома та несколько лет проработала в Лидсе, отдавая предпочтение делам, связанным с семейным правом. Теперь она возглавляла адвокатскую фирму в Честере, специализируясь на проблемах женщин. Когда она только начинала практиковать, то благодаря своему хрупкому телосложению и мелким чертам лица заслужила довольно банальное прозвище – Лилипут. Но надолго оно не прилипло: довольно скоро распространились слухи о том, что малышка О'Коннор на перекрестных допросах безжалостна как акула. И хотя она всегда была безупречно вежлива, разнося в пух и прах аргументы противников, однако большинство из них после схватки с Микаэлой выходили из зала суда с чувством, будто побывали в пасти морского чудовища. Друзей у Микаэлы было немного, окружающие относились к ней со сдержанным уважением. Она была несколько удивлена, услышав свое новое прозвище: за глаза ее называли «сука судейская», но никогда в глаза – никогда.
Последний раз Клара виделась с Микаэлой в начале июля: они уговорились вместе пообедать. Микаэла пришла на встречу из суда, где защищала женщину, обвиняемую в покушении на жизнь ее жестокого партнера. Краснея от стыда, Клара вспоминала, как пустилась в спор с Микаэлой, заявив: если бы женщины более эффективно общались – говорили, вместо того чтобы впадать в состояние покорности или агрессии, – они не становились бы жертвами.
– А что, если их мужчины не хотят говорить? – решительно ответствовала Микаэла. – Что, если они хотят бить кулаками, пинать ногами и насиловать? И вести себя таким образом им намного более по душе, чем разговоры разговаривать?
Клара почувствовала, что Микаэла начинает заводиться, и попыталась немного охладить ее пыл.
– Я знаю, это непростая задача – пробиться к уму и сердцу мужчины подобного склада…
– Да откуда тебе‑то знать?!
Клара вспыхнула от гнева: Микаэла, очевидно, считает, что у нее, Клары, недостаточно опыта для участия в споре. А ведь она ведет дела и в области семейного, и гражданского, и уголовного законодательства!
– Мне не раз доводилось иметь дело с жестокими мужчинами, порой даже с насильниками, – натянуто сказала она. – Почти все они вели себя пристойно и… разумно.
– Еще бы они вели себя по‑другому – со своим‑то адвокатом!
– Некоторые, бывает, сердятся, – призналась Клара, поймав себя на том, что невольно начинает обороняться. Микаэлин альтруистический взгляд на мир иногда внушал ей чувство, будто она в своей практике руководствуется неправильными соображениями. – А других я откровенно боюсь. Но мне всегда удается склонить их на свою сторону.
Микаэла засмеялась:
– О, мои поздравления! Тебе удается их убедить, что колотить своего адвоката – не лучший способ обеспечить защиту в суде. И не забывай, у тебя под рукой всегда есть секретарь в качестве свидетеля – на случай, если «жестокие мужчины» забудут о хороших манерах. А у этих женщин нет свидетелей или компаньонок. Иногда я думаю, что на их стороне нет даже закона.
– Я не говорю, что для них все так просто…
– Да уж, черт бы меня побрал, это точно – не все так просто! Не просто убедить человека, который только и мечтает, как бы ударить тебя ногой под ребра! Пытаешься подобрать правильные слова, а ему‑то заранее известно, что ничего путного ты сказать не можешь. Он – мастер запомнить невинное замечание и перевернуть его смысл с ног на голову. И вообще, он так чертовски искусен в играх разума, что может заставить жертву почувствовать, будто это она виновата.
Тогда они расстались на ножах, и с лета она не встречалась с Микаэлой. А теперь со смесью острого страха и сожаления Клара задавалась вопросом: будет ли у нее когда‑либо возможность извиниться?
Теперь‑то она поняла, что пыталась сказать Микаэла: Клара полагалась на правила, она жила ими: главенство закона, социальные отношения. А здесь не существовало никаких правил, по крайней мере, ни одного понятного ей. Здесь он решал, что позволено, что неприемлемо. Осознав безвыходность ситуации, в которую попала, Клара похолодела от страха и тут же сказала себе: нет, я не сдамся, я должна попытаться достучаться до него. Нельзя просто ждать, пока он решит, что с нею делать.
– Вы… вы там? – позвала Клара.
Никакого ответа. Темнота, казалось, усилилась, угрожая задушить ее. Она говорила громко, отгоняя темноту, разбивая страх тишины словами.
– Вы ничего не добьетесь, играя со мной в молчанку, – заявила она.
– Ты в самом деле так думаешь?
Этого он и хочет, Клара, этого добивается – испугать тебя, заставить умолять его о пощаде.
– Молчание не имеет смысла, – продолжала она, не обращая внимания на его насмешливый тон и пытаясь словами заглушить звучащий в ее голове голос паники. – Если вам что‑то нужно, вы обязаны сказать мне, что именно.
– Я ничего не обязан говорить вам, адвокат Паскаль.
– Нет, – заторопилась Клара. – Не обязаны. – Она понимала, что неправильно выбрала слово. А ведь ей необходимо втянуть его в разговор и таким образом удержать – по крайней мере попытаться. – Но если вы хотите, чтобы я содействовала…
– Неужели ты действительно веришь, что мне нужна твоя поддержка?
Клара почувствовала острый укол тревоги.
– В настоящий момент, милочка, у меня, пожалуй, есть все, чего я хочу.