Но не стоит слишком долго любоваться этим видом. Соседи могут запаниковать и вызвать пожарников с лестницей.
На улице поднялась суматоха. Но я даже не выглянул, мне было точно известно, что там произошло.
Водителю какого‑то грузовика надо было разгрузиться на Стура‑Нюгатан. Поскольку все места для стоянок уже заняты владельцами магазинчиков, ему приходится остановиться прямо на проезжей части. И тем самым он закупоривает улицу до тех пор, пока не завершит всех своих дел. Водители следовавших за ним машин начинают сигналить, а потом с утренней, еще не растраченной энергией все обитатели Старого города заводят обычную песню.
Мы оба – девушка и я – покачали головами. Не из‑за водителей, ведь их не переделаешь, а из‑за владельцев магазинов. Они начинают громогласно скандалить, как только кто‑нибудь хочет превратить Стура‑Нюгатан в пешеходную улицу: как же, ведь они тогда потеряют всех клиентов! А сами паркуют свои машины на улице, и те стоят по восемь часов, блокируя движение, а на клиентов наплевать! И если появляется какая‑нибудь несчастная полицейская контролерша, так они готовы обратиться аж в Европейский суд.
Почему они такие дураки, эти люди, для которых самое главное – деньги?
Я снова принялся читать самое увлекательное из того, что удалось найти в «Утренней газете» – передовицу о прогрессивных налогах. Она оказалась мне не по зубам. Это был один из тех анализов, которые начинаешь понимать лишь тогда, когда попадаешь в число лиц с более высокими доходами.
Янне стал еще богаче: акции «Утренней газеты» котировались по 182 кроны, «вольво» поднялся на три кроны. Подумать только – если б у меня была тысяча акций «вольво», я бы за один‑единственный день разбогател на три тысячи крон.
Я пролистал газету дальше. В самом конце была очень информативная заметка: рысак Give Me Moneyвыиграл хозяину 220 тысяч крон. Он держался сзади, пока впереди не появился просвет, и уж тогда он не подкачал.
Я жевал и жевал кусок жилистого польского рысака, лежавший у меня на бутерброде, и думал: а перед ним когда‑нибудь открывался какой‑нибудь просвет? При этой мысли я перестал жевать и выплюнул кусок.
Да, так, значит, лошадей возят самолетами через Атлантику?
Турсгатан – это место, пробуждающее примитивные чувства. Полоска пустыни, созданная для грохочущих поездов и гремящих автомобилей. Единственное место в центре Стокгольма, где можно свободно припарковать машину. И единственное место в Швеции, где люди мечтают об уличной кухне.
Мне удалось поставить свою тачку как раз напротив здания, которое называют Бонньеровским домом.Так написано на фасаде. Там еще написано «Олен», написано «Окерлунд»,так что борьба за известность на Турсгатан кипит вовсю. На тыльной стороне здания какой‑то сумасшедший, вскарабкавшись наверх, струей аэрозольной краски вывел между гладкими окнами свое воззвание: «Больше апатии народу».
У нас, то есть у Зверя и у меня, давно было постоянное место для встреч.
Надо подойти к трансформаторной подстанции напротив типографии и разыскать вход в переулочек под названием «Песком не посыпается», а потом проковылять вверх по ступенькам до зеленой площадки с полусгнившей скамьей.
Он выскользнул из двери с надписью «Технические отделы» и пошел большими пружинистыми шагами к переходу, не глядя на меня. Ждал зеленого света и упрямо смотрел в другую сторону. Быстро пересек улицу, взлетел по лестнице несколькими небрежными скачками и уселся на скамье, притворяясь, будто не заметил меня.
Я улыбнулся. Вот так же мы встречались в Буэнос‑Айресе много лет назад, на разных скамейках, в разных парках, и шептали друг другу новости углом рта, пока я наконец не получил для него фальшивый паспорт и настоящую визу беженца, отвез его в аэропорт и не отдал ему все свои деньги.
– Tranquilo,Зверь, – сказал я.
– Tranquilo,Зверь, – сказал я. – Речь идет лишь о небольшой услуге, и полиция безопасности нас пока еще не ищет.
Он повернул голову и одарил меня ослепительной улыбкой. Такой улыбкой, от каких молодые дамы краснеют и забывают уже данные кому‑то обещания, а пожилые господа бледнеют и начинают проверять, на месте ли бумажник.
Его зовут El Animal – Зверь, а лучше Чудовище, а может, Скотина? – ведь он устрашающе безобразен. У него черная кожа, костлявое лицо с низким лбом, большим носом и мощной челюстью – уже это придает ему сходство с обезьяной. Для усиления эффекта у него короткая курчавая бородка, заползающая неестественно высоко на широкие скулы. Он обычно хвастается тем, что мог бы, если б захотел, насмерть перепугать Кинг‑Конга, но, скорее всего, если он и опробовал силу своего воздействия, так на полуцивилизованных и изнеженных гориллах в зоопарке.
И при всем при том, когда его белоснежные зубы испускают сияние, отвечаешь улыбкой.
– Ну, друг мой, – зарокотал его глубокий тягучий голос, – чем могу быть полезен?
Я потряс головой, раздумывая.
– Меньшим, чем ты думаешь, но большим, чем я вообще‑то смею просить.
Зверь был родом из Северной Аргентины. Пастух и наездник, сначала он стал троцкистом и партизанским вожаком, потом политзаключенным и беженцем и, наконец, специалистом по компьютерам в одной из типографий Стокгольма.
Поэтому мне и пришло в голову ему позвонить. Я протянул ему красный конверт.
Он вытащил дискету и с любопытством глянул на меня.
– Хочу узнать, что на ней, – сказал я.
Он флегматично пожал плечами и улыбнулся: пустячное, мол, дело.
– Поосторожнее, – сказал я. – Парня, который ее вчера прочитал, обнаружили висящим в петле. У него же в гараже.
Любопытства на его лице прибавилось. Я рассказал всю историю с самого начала. Он смотрел на меня неотрывно.
– И тебе не нравится, когда Юлле убивают?
– Мне не нравится, когда убивают кого бы то ни было.
Он поднялся на ноги одним махом.
– Пойдем.
С трудом поспевая за ним, я просеменил через улицу и в подъезд «Технических отделов», по длинным коридорам и крытому переходу в компьютерный зал. Зверь подошел к одному из экранов. Пальцы пробежали по клавишам, дискета скользнула в свою щелку, на экране вдруг появился текст:
мИЛЫЙ мОЙ,
я БОЛЬШЕ НЕ МоГУ. я ВСЕ ОБДУМАЛ,
И ВЫХОДИТ, ЧТО И ПЫТАТЬСЯ НЕ НАДО.
тЫ ДОЛЖЕН ПОНЯТЬ. нЕ ДУМАЙ ОБО МНЕ ПЛОХО.
ПРОЩАЙ. юЛИУС.
Читая это послание, Зверь поглаживал курчавую бороду. А потом медленно повернулся ко мне:
– Но Юлио был эксперт по компьютерам?
– Ну да.
Он снова прочитал текст, пожал плечами и презрительно махнул рукой:
– Это писал кто‑то, ничего не понимающий в компьютерах.
– Откуда ты знаешь?
Зверь нагнулся над клавиатурой. Текст исчез. Экран был чист.
– Пиши, – сказал он. – Сядь и пиши.
Я послушно уселся и в панике уставился на экран.
– Пиши, – нетерпеливо сказал он.
– Можно рождественские стишки?
– Huevon!Пиши.
Я прошелся пальцами по клавишам:
iT'S THE HELL OF A LIFE
SAID THE qUEEN OF sPAIN.
tHREE MINUTES PLEASURE
AND NINE MONTHS PAIN.
tWO WEEKS REST
AND YOU'RE BACK AT IT AGAIN.
iT'S THE HELL OF A LIFE
SAID THE qUEEN OF sPAIN.
Мы оба внимательно взирали на экран.
– А, – сказал Зверь, – шведский стих к Рождеству в подарок.
– В этом компьютере что‑нибудь не так? – спросил я.
– Вовсе нет, – ответил Зверь. – Гляди сюда.