Конечно отдал, мысленно усмехнулся он, час назад, прямо перед оперативкой. – Передай их Ярнебрингу, мне на месте преступления больше делать нечего.
– Хорошо, – коротко сказал Ярнебринг, взял ключи и в сопровождении своей новой напарницы Хольт вышел из комнаты.
– Тебе приходилось когда‑нибудь шерстить квартиры? – спросил он, когда они вошли в прихожую Эрикссона.
Она покачала головой:
– Я помогала пару раз, но… ничего похожего на это… Нет, не приходилось.
– Все проще простого, – сказал Ярнебринг, – существует только одно правило. Это, конечно, потребует много времени, а правило такое: лучше вообще ничего не делать, чем делать кое‑как. Когда мы уйдем отсюда, не должно остаться даже дохлого клопа, которого бы мы не заметили и не проверили, что у него на уме.
– Поняла, – улыбнулась Хольт.
– Сейчас я тебе покажу. Иди сюда. Видишь? – Он подошел к двери в гостиную и показал на гардины на двух выходящих на улицу окнах.
– Вижу, – ответила Хольт.
– Любой идиот может заглянуть за гардины, пощупать подрубленные края и складки и убедиться, не спрятано ли там чего. Этим мы тоже займемся… Но пойми меня правильно, в отличие от лодырей, которых в полиции тринадцать штук на дюжину, мы также открутим заглушки на штангах, потому что именно такие штанги внутри полые и туда запросто можно что‑то затолкать. Поняла, что я имею в виду?
– Поняла, – кивнула Хольт.
– У меня есть все необходимое. – Он кивнул на большую спортивную сумку, которую поставил на пол. – План квартиры с указанием размеров, карманный фонарь, зеркала, рулетка – иногда приходится проверять, совпадает ли истинный размер с чертежом, обойный молоток – выстукивать стены, электролобзик, обычная пила – в общем, все, чтобы заглянуть в любое место. Не сомневайся, срывай обои, если считаешь нужным, но обязательно надень резиновые перчатки и, если найдешь что‑нибудь, не трогай, сначала позови меня. Все, что представляет интерес, складываем на столе в гостиной, записываем, где взяли, берем с собой на работу и в спокойной обстановке изучаем. Лучше набрать лишнего, чем что‑либо оставить. Протоколы, пакеты и все такое прочее – в сумке. Вопросы есть?
Он посмотрел на нее и поощрительно улыбнулся.
– Как распределим работу? – спросила Хольт. – С чего мне начинать?
– Я начну с входной двери, – сказал Ярнебринг. – Потом вешалка, сортир для гостей и прихожая – именно в этом порядке. Ты начнешь со спальни, потом будет ванная. Когда с этим закончим, пойдем и выпьем кофе. После этого кухня и кабинет. Кабинет может что‑то дать, потому что у него там, похоже, все бумаги…
– То есть все, что может нам что‑то поведать об Эрикссоне, кем он был, как жил и с кем общался, – все представляет интерес. Записки, бумажки, календари, записные книжки, дневники, фотоальбомы, видеофильмы, книги на полке, какого цвета носки предпочитал… – подвела итог Хольт.
– Этого мало. Когда мы отсюда уйдем, мы должны, черт меня побери, еще и понимать, как он думал. Заглянуть ему в голову…
– Я понимаю, что ты хочешь сказать.
И они приступили к работе.
За ланч в ближайшем кафе они принялись довольно поздно, после того как Ярнебринг закончил с вешалкой, прихожей, туалетом и гостиной – не осмотрел только большой книжный шкаф – и не нашел ровным счетом ничего, даже дохлого клопа, по его выражению. И это было вполне объяснимо: у Эрикссона царил образцовый, педантичный порядок, все лежало на своих местах, а в карманах одежды на вешалке Ярнебринг нашел только приглашение на выставку и трехнедельной давности аккуратно сложенную квитанцию из книжного магазина NK.
Зануда, подумал Ярнебринг и вздохнул.
Хольт обследовала спальню, ванную, старинный комод и гардероб. Все чисто, аккуратно: дорогие, скромных тонов брюки, сорочки, пиджаки и костюмы, трусы, майки, носки, свитера, галстуки, подтяжки, пояса, запонки, трое наручных часов и золотой зажим для ассигнаций, на фоне всего остального выглядевший оскорбительно безвкусно. Все лучшего качества и содержится в порядке, которому позавидовал бы старый офицер‑подводник.
Ничего, что было бы интересно для следствия. Единственную стоящую внимания находку обнаружила Хольт в самой глубине ящика в прикроватной тумбочке – пять стокроновых купюр, аккуратно завернутых в лист бумаги формата А‑4. На бумаге мелким, но разборчивым почерком написано несколько слов, из которых понятно, что идеальную чистоту в доме, видимо, поддерживала женщина по имени Иоланта. Она, судя по записи, убиралась раз в неделю, платил он ей наличными, в ноябре она наработала двадцать часов. Двадцать пять крон в час едва ли могли ее обогатить. Самое интересное – рядом с номером телефона почерком Эрикссона было написано: «Сообщить инструкции по рождественской уборке». Значит, женщину можно будет найти.
Иоланта, подумала Хольт. Соседка, фру Вестергрен, ничего не знала о ее существовании. Или знала, но в ее сознании не нашлось места для простой уборщицы? Или она сочла этот факт настолько неважным, что даже не упомянула? И почему эта Иоланта сама не дала о себе знать? Из записки понятно, что пятница – день уборки. Может быть, ее спугнула полиция? Или есть другая, более серьезная причина?
– Посмотри, здесь кое‑что любопытное, – протянула она сверток Ярнебрингу, занятому откручиванием шурупов на зеркале в туалете.
– Молодец, Хольт, – одобрил он. – Позвони Гунсан, пусть начнет пробивать базы данных, а потом выйдем поесть. А то помру с голоду.
Это нам по плечу, подумала Хольт. Пять–десять часов – и мы найдем польку, которая убирает квартиры, за что получает деньги наличными, «по‑черному».
– Расскажи об этой картотеке гомосексуалистов. – Хольт отодвинула недопитый кофе и внимательно посмотрела на Ярнебринга.
– Это было давно, – ответил Ярнебринг уклончиво. – Старая история.
– А все же?
Ладно, решил Ярнебринг.
Лет сорок или пятьдесят назад, история умалчивает, кто‑то из полицейского начальства решил составить список «проституирующих мужчин» и их клиентов. Дело в том, что эти так называемые проституирующие мужчины часто подвергались ограблениям и избиениям. Мало этого, ежегодно происходило как минимум одно убийство в их среде.
– Среди бандитов тогда это был своего рода спорт, – сказал Ярнебринг, отхлебнув кофе, – ущучить гомика.
Картотека содержалась в ящиках, и количество их постоянно росло. Сначала она хранилась в отделе криминалистики в старом здании полиции на Кунгсхольмене, потом переместилась в отдел тяжких уголовных преступлений, а в начале семидесятых осела в хранилище следственного отдела Центрального полицейского управления. Там должно быть около двух тысяч имен.
– Две тысячи! Две тысячи человек, которые развлекались тем, что грабили и убивали геев?
Не так все просто, пояснил Ярнебринг. С годами картотека велась все более небрежно, и, когда вдруг, как ледяной ветер перемен, появилось ведомство омбудсмена, в ней уже были в основном фамилии жертв покушений, а также просто гомосексуалистов, по какой‑то причине привлекших к себе интерес того или иного полицейского.
– Целью, разумеется, была профилактика преступности, – сказала Хольт ядовито.
– Говорят, что какой‑то шутник занес в регистр гомосексуалистов Вегурру. Ну, ты знаешь, старого короля. Газеты в то время много копались в его личной жизни.