Упорно. Но пока безуспешно.
– А в штатском я по очень простой причине, – продолжал я тем же светским тоном.
– Видите ли, меня – как бы это получше сказать? – вышибли из армии без права на ношение формы. И на получение пенсии. Даже не знаю, что обиднее.
– Вышибли? – удивился он. – Ты же был капитаном! Уже через три года после выпуска!
– Через два, – уточнил я.
– Надо же, – равнодушно посочувствовал он. – А чем теперь занимаешься?
– Да так, кручусь по мелочам. Разрешите, полковник, представить вам мою жену.
Познакомься, Ольга. Это полковник Митюков, я тебе о нем много рассказывал.
Доктор исторических наук. Он читал нам научный коммунизм. Это был мой самый любимый предмет. После строевой подготовки.
– Кандидат, – поправил Митюков и переключил внимание на Ольгу. – Очень приятно познакомиться. Мне знакомо ваше лицо. Я мог вас где‑нибудь видеть?
– Запросто, – сказал я. – В Большом зале консерватории.
– Вы певица?
– Да ну, что вы, – снова вмешался я. – Обыкновенная деревенская домохозяйка.
Хотя по профессии музыковед.
– А ты обыкновенный деревенский плотник, – парировала Ольга.
Я решительно возразил:
– Ничего подобного. Столяр.
– Это, наверное, большая разница? – не без иронии предположил Митюков.
– Принципиальная, – подтвердил я. – Как между полковником И генералом.
И снова виновато глянул на Ольгу. Ну вот такая я сука. Нужно было смотреть, за кого выходила замуж. Я и тогда не притворялся выпускником дипломатической академии.
– Не обращайте на него внимания, его шутки далеко не всегда удачны, – проговорила Ольга и с улыбкой прикоснулась рукой к локтю Митюкова. Эдак доверительно. Как бы умоляя о снисхождении. Рукой в туго натянутой белой лайковой перчатке по локоть. Выпростанной из‑под небрежно наброшенного на плечи норкового полупердяйчика. Когда этот шнурок из «Ле Монти» хотел мне сообщить, сколько это стоит, я едва рот ему не заткнул. Дал ему кредитную карточку «Виза» и сказал: "Сунь ее куда следует, а мне ничего не говори. Вообще ничего. Понял?
Может, мне повезет и я так до конца жизни этого не узнаю. Потому что покупать такие вещи – грех. Как чревоугодие. А оно, между прочим, в православии считается самым тяжким грехом. Вторым после уныния". Он понял. И Митюков, судя по его физиономии, понял. Он взглянул вниз, на Настену, которая деловито посыпала песочком его сверкающие штиблеты, и не слишком естественно улыбнулся.
– Какое прелестное дитя! Вся в маму! И как нас зовут?
Прелестное дитя посмотрело на него снизу и спросило:
– А у вас автомат есть?
– Нет, – честно признался Митюков.
– А у папы был, – сказала Настена и потеряла к нему всяческий интерес.
Полковник повернулся к начальнику училища и отрекомендовал ему Ольгу. А затем небрежно представил меня:
– Ее супруг. Пастухов, наш выпускник. При этих словах какой‑то довольно молодой штатский в коротком светлом плаще, стоявший рядом с генерал‑лейтенантом, быстро взглянул на меня и тут же отвернулся, продолжая созерцать праздничную толпу, вливавшуюся через ворота на территорию училища.
Нестеров суховато‑любезно поклонился Ольге и протянул мне руку:
– Здравствуйте, Сергей Сергеевич. Спасибо, что приехали.
– Спасибо, что пригласили, – ответил я. – Вы что, всем выпускникам разослали приглашения? Не боитесь, что места не хватит?
– Нет, только тем, кто закончил училище с отличием.
– Тогда хватит, – сказал я.
Он хмуро покивал:
– Что делать! Такова жизнь.
– Да, – согласился я. – Такова.
Тут в ворота училища вкатились три черные «Волги», утыканные антеннами, младшие офицеры кинулись к ним открывать дверцы, а начальствующий состав с приличной неспешностью двинулся встречать высоких гостей.
Только штатский, который стоял рядом с начальником училища, остался на месте.
Будто это его не касалось. И может быть, действительно не касалось. А что, интересно, его касалось?
Мы снова влились в праздничную толпу. Ольга внимательно посмотрела на меня:
– Ну? В чем дело?
– Что ты имеешь в виду?
– То. «Такова жизнь». Какова?
– Ты же сама слышала. Такова. Боюсь, не удастся мне встретиться с однокашниками.
Из нашего выпуска красные дипломы получили шестеро. Трое в Чечне остались. Один в Абхазии. И один в Таджикистане.
– Как остались? – не поняла она.
– Ну как. Насовсем.
Она помолчала и предложила:
– Хочешь уехать?
– Почему? Раз приехали на праздник, давай праздновать. Ты же хочешь посмотреть, как я жил?
– Очень, – сказала она. – Да, очень. Пока готовилась торжественная часть, я показал Ольге казарму, в которой прошли лучшие годы моей молодой жизни, кухню, на которой тоннами чистил картошку по нарядам вне очереди. Правда, сортир, который драил по тем же нарядам, показывать не стал. Зато с особенным удовольствием показал «губу», обитель размышлений.
– Ты сидел на «губе»? – поразилась Ольга.
– Здравствуйте. Какой же нормальный человек не сидел на «губе»?
– И часто?
– Сейчас точно скажу. Сколько у Бетховена симфоний?
– Девять.
– Правильно, девять. На все девять у нас был абонемент в Зал Чайковского. И еще одна симфония Малера. Очень длинная.
– Пятая.
– Возможно. Хорошая симфония. Но явно затянута. Я опоздал из увольнения ровно на два с половиной часа. Десять «губарей» получается, так? И еще была симфония Гайдна. Где музыканты свечи гасят. Закончил свою партию, погасил свечу и тихонько ушел.
– "Прощальная".
– Она самая. Очень красивая симфония. Я вспоминал ее ровно семь суток.
– Семь суток?!
– А как ты хотела? Это была четвертая самоволка за месяц. Мог и под трибунал загреметь.
– В ту ночь ты первый раз остался у меня.
– Об этом я тоже вспоминал. Семь суток и всю остальную жизнь. И сейчас вспоминаю, – добавил я.
В общем, удалось мне ее отвлечь. Мы посмотрели торжественную часть, поаплодировали приветствию президента, которое огласил какой‑то сановный штатский валуй, из тех, что прикатили на черных «Волгах», посмотрели присягу и парад салабонов. Потом объявили перерыв, и на курсантиков набросились мамаши, впихивая в их желудки содержимое сумок. Папаши наверняка пытались зарядить чад и другим припасом, покрепче. И если кто дрогнул, то я тому не завидую. Прапоры, они народ терпеливый. Как крокодилы. Своего часа дождутся.
Потом действие переместилось на стадион, где старшекурсники показывали свое мастерство. Пока они выкладывались на штурмовой полосе, а потом под ахи, охи, визги и аплодисменты зрителей крушили ребрами ладоней кирпичи, ломали доски и швыряли друг друга оземь, как цыган шапку, я попытался собраться с мыслями.
В самом факте персонального приглашения меня на этот праздник молодости, силы и красоты не было ничего необычного. Среди публики я заметил нескольких знакомых ребят с младших и старших курсов – одного майора, трех или четырех капитанов, пару старлеев.