В остальном же дом был удручающе уродлив – огромный кирпич с окнами и высокой лестничной клеткой. Гранитные ступени и перила были выдержаны в стиле пятидесятых. Нассман жила на четвертом этаже.
– Благослови вас Бог, – проговорила вдова. Выглядела она симпатично: круглые очки, мешковатая одежда, острый носик мило сочетались с ее маленьким ростом и сандалиями на плоской подошве.
Тойер обратил внимание на носки ручной вязки и поздоровался:
– Добрый день.
Вдова пригласила посетителя в гостиную.
На стене висела символическая картинка: две черные руки, держащие земной шар, из которого произрастало что‑то зеленое. Под подоконником нелепо примостился величественный силуэт иерусалимского Купола Скалы. Булавка с веселой лиловой бусинкой фиксировала рядом с выключателем размытую черно‑белую фотографию борца за права человека Мартина Лютера Кинга. Все это и еще много чего другого старший гаупткомиссар Иоганнес Тойер рассматривал с нарастающим унынием.
– Мы с мужем боролись до последнего за сохранение нашей семьи, – вздохнула вдова. – Но когда он спутался с той девицей, я уже не выдержала. Будь у нас дети, тогда им нужны были бы оба родителя, а так… Чаю хотите?
Могучий сыщик угрюмо кивнул.
Вдова удалилась на кухню. На низком столике возле софы лежал сборник проповедей. Тойер взял его в руки.
«Мы спешим на церковное собрание!» – сообщали готические буквы. С обложки радостно улыбались молодые люди в ярких одежках, которые – и это понял даже несведущий в вопросах моды сыщик – давно устарели. На чем‑то вроде тачки один из них вез безрукое и безногое человеческое существо, вез неуклюже – казалось, оно вот‑вот выпадет из нее. Но и у этого несчастного калеки на лице играла влажная ухмылка.
Остро запахло шиповником.
– Я думал, вы заварите черный чай, – слабо запротестовал Тойер.
Вдова в каком‑то веселом удивлении покачала головой. В общем‑то некурящий, сыщик отчаянно пожалел, что не захватил с собой сигареты. Он охотно продымил бы до потолка эту богадельню. Нет, про безобразие вдовьего жилища молодые коллеги ничего ему не сообщили. Вероятно, им ничего не бросилось в глаза. Непостижимо, все нужно делать самому!..
– С мужем я познакомилась, когда изучала в Гейдельберге теологию. Потом мы вместе съездили в Израиль и работали там в кибуце.
Тойеру стало плохо. Эта кисло‑сладкая парочка, самая шаблонная из всех, кого он встречал за свою жизнь, была предсказуема не меньше, чем действие бутылки крепкого спиртного, настоянного на клещевине.
– Потом мы вступили в брак. Это был опрометчивый шаг.
– Скажите, у вас были отношения еще до брака?
– Как это? Ваш вопрос мне непонятен.
– Нет‑нет, ничего. Видите ли, вашего покойного супруга подозревают в надругательстве над трупом.
Вдова Нассман глотнула шиповникового чая и вздохнула:
– Понимаете, господин Тойерстер…
– Тойер – вполне достаточно.
– Да… Я очень много страдала, живя с мужем. Ему никогда не хватало того, что я была готова ему дать. Сейчас я говорю об интимной стороне… сексуальность – дар, но ее надлежит обуздывать… Я имею в виду, если супруги вместе посетили концерт, а потом, возможно, полакомились пиццей и бокалом вина…
– Но только одним бокалом! – воскликнул сыщик.
– Что? Да, разумеется… Тогда, на мой взгляд, и телесное слияние тоже станет чем‑то чудесным… А он хотел… ну… как бы это сказать… между нами говоря… познать меня…
– С тыла, – жестко сказал Тойер.
Вдова поперхнулась.
Вот так, хватит церемониться!
Вообще‑то аллергия на теологов появилась у комиссара еще в юности, перед конфирмацией, во время подготовительных занятий у пастора Кналля.
Вдова поперхнулась.
Вот так, хватит церемониться!
Вообще‑то аллергия на теологов появилась у комиссара еще в юности, перед конфирмацией, во время подготовительных занятий у пастора Кналля. Он с омерзением вспоминал часы сидения в затхлом приходском зале под унылые звуки «духовных» песнопений. И еще каникулы в Шварцвальде, в Монбахской долине, бессонные ночи наверху двухъярусной кровати, под храп какого‑нибудь ученика из школы для детей с умственными отклонениями, вкус чая с перечной мятой, тминного хлеба и пресного сыра…
Впрочем, постепенно до полицейского все‑таки дошло, что вдова ничего плохого ему не сделала, и он попытался держать себя в рамках.
– Понимаете, я считаю вашего супруга невиновным. Я не верю, что он убил девушку, столкнув ее вниз со стены. Вы знали Роню?
– Ваши коллеги тоже спрашивали меня об этом, – ответила Нассман и потупилась. – Девочка просто пришла в подростковый кружок, который вел мой муж. Там я видела ее пару раз, но лишь издалека… Я не участвовала, как другие жены пасторов, в жизни прихода. Дело в том, что я так и не завершила учебу – ведь мы хотели детей. Не получилось. Когда это стало ясно, мой поезд уже ушел. Сначала мы уехали в Маркгрефлер‑Ланд, где муж получил место пастора. Как я могла учиться, живя там? Хотя, пожалуй, и могла бы… Конечно, я сама во многом виновата… Но злилась тогда на мужа, играла на его нервах. И вот это пасторское место в Гейдельберге. Вообще‑то оно было для него чересчур ответственным, не по его способностям. По воскресеньям в церковь Святого Духа часто заглядывают профессора теологии, и горе, если муж допускал в проповеди какой‑нибудь ляпсус. Кроме того, там иногда появлялся кто‑либо из его предшественников и держал себя так, словно ему все еще было что сказать…
Тут вдова совершила поступок, почти обезоруживший Тойера. Она выдвинула из стола маленький ящичек и достала из него пепельницу, зажигалку и тонкие швейцарские сигарки.
– Хотите «Бриссаго»? Это что‑то в духе вахмистра Штудера.
Он не стал отказываться.
– Мне бросилось в глаза, что эта Роня довольно активно вешалась на него, но я не очень верю, что между ними что‑то было. Она не в его вкусе. Ему нравились такие, как я. И практикантка, которая позволила ему то, чего он всегда хотел, походила на меня. Я случайно застала их за этим занятием… Кто‑то из полицейских сообщил прессе, что она якобы была активисткой в приходе, но она была всего лишь студенткой и хотела пройти практику на каникулах…
– Мои коллеги информировали вас, что нынешняя версия мотивов преступления состоит в том, что Роня якобы ожидала ребенка от вашего мужа и шантажировала его этим?
Вдова устало улыбнулась и поставила чашку:
– Они этого не говорили, нет, но тут я могла бы помочь следствию… Она не могла его шантажировать.
– Вы имеете в виду… – Комиссар начал о чем‑то догадываться.
– Виноват был он, если так можно выразиться. Мы не могли иметь детей из‑за него. Для мужа это было абсолютно невозможно.
Выйдя на лестницу, Тойер едва не заревел от восторга. Официальная версия никуда не годилась. И что самое замечательное: предметом страсти неуемного пастора оказалась знакомая гаупткомиссару особа – Доротея Бухвальд, студентка теологии, в свое время косвенно причастная к истории с картиной Тернера; про Доротею он уже знал все, что хотел знать.
Мангейм, боковой вход в Луизен‑парк. Место скандала.
Нет, все‑таки Ильдирим стала настоящей матерью, наделенной соответствующими инстинктами, – она уже не раз активно шпионила за приемной дочерью. Сейчас она смотрела прямо в глаза Бабетте.
– Это не стажировка от СОШ. А ты не представительница класса.
Утром прокурор проводила свою приемную дочь на вокзал, делая вид, будто верит в похвальную стажировку для школьных политиков в Бенсгейме.