– Особенно не бойся.
– Адрес скажи. Или это великая тайна, которую мне доверить никак нельзя?
Алексей пожал плечами.
– Николо‑Перевозинская, дом три.
Я присвистнула: район мне был известен.
– Крестный, случаем, не нефтяной магнат? – поинтересовалась.
– Может. Сие неведомо. На то он и крестный, чтобы дела свои в секрете держать.
Перед сном я обдумала план действий на завтра. Потом осторожно пробралась на веранду, принесла бинокль, который углядела еще днем, и сунула под кровать: завтра он мог пригодиться.
Проснулась я от того, что Алексей грохнул в мою дверь кулаком и гаркнул:
– Подъем.
Я головой потрясла, глаза потерла и пошлепала в ванную. Алексей хозяйничал в кухне, готовил завтрак. Как мужчина самостоятельный и с хорошим аппетитом, о пище телесной он неизменно заботился сам, столь ответственного дела женщине не поручая.
Жара стояла страшная, а столбик термометра упорно лез вверх. Свой дом я покидала налегке, в легкой кофте и джинсах, в которые переоделась на даче. Ходить в джинсах при температуре плюс 30 – самоубийство, и я превратила их в шорты.
– Привет, – хмуро бросила я, садясь к столу.
Алексей перегнулся через стол и на мои ноги уставился, потом все‑таки опустил свой зад на стул, скроил мерзкую рожу и заявил:
– Ножки – зашибись.
– Дурак, – ответила я.
– Да это я так, в порядке комплимента.
– Засунь свой комплимент знаешь куда…
– Догадываюсь… Я ж забыл про вашу интересную компашку: мужики, значит, с мужиками, а бабы от тоски с бабами. Угадал?
– Опять дурак, – сказала я, впрочем, без всякой злости и налила себе кофе.
– Не угадал, значит… И все‑таки ты шлюха какая‑то не правильная…
– Правильная. Упадок сил у меня отбеготни. Устраивает?
– Ага. Значит, надежда есть?
– Надежда умирает последней. А что это за странное направление мыслей с утра пораньше?
– Да так… Взгрустнулось… Красивая ты баба, Натаха…
– Ага. А главное, пока живая. Ты не цепляйся, ладно? Без того тошно…
– Уговорила.
Он поднялся, шагнул к холодильнику, с легкой тоской взглянул на поллитровку, подумал и взял кефир.
– Вот и правильно, оно для здоровья полезней, – съязвила я.
– Как вы, бабы, можете жизнь человеку отравить!
Алексей усмехнулся и опять на меня посмотрел по – особенному. Я поерзала и вроде бы даже покраснела, а он засмеялся. Как видно, ему понравилось вгонять меня в краску: он все пялил на меня глаза поверх стакана с кефиром и ухмылялся. Новый поворот наших отношений был мне не по душе. К счастью, он взглянул на часы и заторопился.
Я пошла его проводить. Он вывел из гаража машину, открыл ворота и кивнул мне:
– Пока. Сиди дома, не высовывайся
– Ты уж поосторожней…
Он уехал. Я закрыла ворота и бросилась в дом. Сумка была собрана. Я заплела волосы в косы, превратив себя в умненькую студентку, сунула в сумку найденную в кладовке сломанную ракетку, нацепила солнечные очки и осталась собой довольна. Шорты в сочетании с сандалиями на босу ногу делали меня непременным и неприметным атрибутом летнего города. Я вздохнула, мысленно выпрашивая у судьбы удачи, и вышла из дома.
Автобус пыхтел на остановке, отравляя воздух черным дымом. Две старушки торговали семечками. Я купила стакан, вошла в автобус и заняла место возле двери. Пассажиров было человек десять, в основном пенсионеры. Шофер тяжко вздохнул, закрыл двери, и автобус тронулся. Через четверть часа я уже была в городе и пересела в троллейбус.
Через четверть часа я уже была в городе и пересела в троллейбус. Доехала до центра, вышла у старого драмтеатра и дальше отправилась пешком.
Николо‑Перевозинская улица тянулась вдоль реки. В начале века здесь царило купеческое благолепие. Внизу была пристань, при ней церковь о пяти главах с высокой колокольней. Потом улицу переименовали в Красномилицейскую, колокола сняли, а в церкви разместили обувную фабрику. Добротные купеческие дома с крепкими заборами заселили трудовым людом, семей по десять в каждый, с одной громадной кухней на всех и удобствами во дворе.
Поколения сменяли друг друга, а люди по‑прежнему терпели прелести коммунального быта, с тоской поглядывая на растущих вокруг близнецов‑многоэтажек. Кому везло, те выбирались в квартиры, где кухня маленькая, зато сосед не маячит перед глазами в трусах и майке, а в туалет с утра не надо занимать очередь. Оставшиеся доживали свой век, наблюдая из окон с ванькой‑мокрым на подоконнике за бесчисленными стаями бродячих собак и котами на завалинке.
Однако жизнь сделала еще один крутой поворот. Обувь стали шить в более подхо‑дяшем для этого месте, на колокольню вернули колокола, на золотые луковки – кресты, а улицу вдруг облюбовали появившиеся богатеи. Как всегда, русская душа не знала удержу. Иные покупали по пять квартир, расселяя туда древних стариков и старушек, чтобы занять бывший купеческий дом. Через год дореволюционному благолепию нечего было и тягаться с нынешними роскошными особняками. От старых задворок областного центра остались только бесчисленные кусты сирени, шиповника и акации. Бродячие псы куда‑то делись, зато появились мастифы и доги, а забредшие по глупости коты сидели на деревьях и жалобно орали. После таких перемен называться Красномилицейской улица положительно не могла, и ей вернули исконное название.
Эти мысли блуждали в моей голове, когда я, спустившись по чугунной лестнице, оказалась в прохладном раю Николо‑Перевозинской. Народ здесь проживал далеко не бедный, и адрес уже сам по себе наводил на размышления. Если Лешкин крестный и не был шейхом из Саудовской Аравии, то на простого пенсионера тоже не тянул. Впрочем, редкие развалюхи здесь еще остались, вполне возможно, одну из них я сейчас и увижу.
Я свернула на песчаную тропинку, под прикрытие сирени, и пошла вдоль улицы, поглядывая на номера домов.
Дом номер три на первый взгляд не являл собой ничего примечательного. Двухэтажный особняк из красного кирпича, крытый черепицей, крыльцо с гнутыми железными перилами и симпатичными фонарями с обеих стоpон. Дом утопал в зелени и быд обнесен металлической оградой на каменных столбах. Солидно и без излишеств. Мне понравилось. Хозяин такого дома красный пиджак ие напялит, хотя, может, я оши‑баюсь.
Я прошла мимо, успев заметить, что Лешкиной машины во дворе нет, и свернула в переулок, размышляя, где укрыться. Через минуту я вышла на соседнюю улицу, параллельную Николо‑Перевозинской и носившую имя Фрунзе, что было, конечно, явлением временным. Особняки и здесь теснили деревянные домишки, но процесс колонизации был еще в начальной стадии, и улица напоминала захламленную строительную площадку. Возможно, из‑за жары на площадке этой особого оживления не наблюдалось.
Завидев скамейку, я присела, пытаясь сориентироваться. Находилась я где‑то позади нужного мне дома, и здоровенный дуб с похожим на скворечник сооружением, сделанным местной детворой для одним им ведомых целей, мог мне пригодиться. Если хозяева отсутствовали, конечно. В такую жару я бы на их месте отправилась на речку.
Хозяев видно не было. Повесив на плечо сумку, я полезла на дерево, с грустью подумав, что поспешила обрезать джинсы: длинные щтанины сейчас бы пригодились.
Ободрав колени, я все‑таки достигла скворечника, огляделась и порадовалась, что не ошиблась: дом номер три отсюда смотрелся как на ладони. Если поднимусь чуть выше, смогу увидеть и крыльцо с витым козырьком. Впрочем, неизвестно, пустят ли Алексея с парадного хода…
Я забралась повыше, выбрала основательный на вид сук и устроилась на нем, не обращая внимания на сердитые взгляды вороны с соседней ветки.