Мышильда всегда права, коли речь заходит о законах, тут и говорить нечего. Немного подумав, я предложила компромисс:
– Тебе незачем соваться в это дело. Будем считать, что оно сугубо личное, то есть мое.
– Завелась, да? – нахмурилась она. – Вот так всегда. Коли есть у человека семья, так нет покоя. Ладно, допустим, есть закон и есть справедливость, можно поступить незаконно, но справедливо и как‑то с совестью поладить.
– Я со своей всегда лажу, – заметила я.
– Ну и я научусь. Следующий вопрос: с чего ты взяла, что деньги за мумию у них?
– А где им еще быть? Глупо отдать ценную вещь и не взять деньги сразу. Потом их могут не захотеть платить. Разве не так?
– Пожалуй, так, – согласилась сестрица. – А Сашка тебе не сказал, получил он деньги или нет?
– Он этот вопрос так аккуратненько обошел, что мне стало совершенно ясно – получил. Я просто уверена, они у него здесь, то есть в доме.
– И как ты намерена их заполучить?
Я вздохнула несколько обиженно:
– В конце концов, ты тоже могла бы предложить что‑нибудь путное.
– Приставить к его затылку пистолет и «бабки» потребовать? Так у нас и пистолета нет, а потом, угроза с применением огнестрельного оружия… – Мышильда скривилась.
– Да, не годится, – согласилась я. Мы еще немного потосковали и решили выпить чаю. Однако чайник, а с ним и ведра оказались пусты. Идти на колонку среди ночи не хотелось, и мы отказались от идеи пить чай. Пустые ведра вызвали воспоминания о Евгении Борисовиче, который с этими самыми ведрами стоял прошлой ночью на крыльце в одном исподнем. – Пожар, – восторженно прошептала я. А Мышильда нахмурилась:
– Где?
– На этой улице до смерти боятся пожаров. А если дом загорелся, что ты будешь делать?
– Выскочу, вот что, – еще больше нахмурилась Мышильда. Как я уже говорила, соображает она иногда туго, но сейчас это было извинительно.
– Правильно, Марья Семеновна, – кивнула я. – Выскочишь, прихватив самое ценное.
Мышильда поднялась и зловеще спросила:
– Что будем поджигать?
Через десять минут мы шастали возле дома номер одиннадцать, который тонул во мраке. Ни в одном окошке свет не горел, и это позволяло надеяться, что враги крепко спят. Но все равно двигаться мы старались тихо и ничем не хрустеть.
– Поджигать надо возле кухонного окна и двери на веранду. Выйдет так, что с двух сторон занялось, впечатление должно произвести, – шептала я. Мышильда закатила глазки:
– Поджог, плюс разбойное нападение… с ума сойти.
– Да брось ты, – утешила я. – Ты поджигаешь, я нападаю, и выйдет‑то лет по пять.
– Не смешно, – сестрица погрозила мне пальцем. – Закон шуток не любит.
– А я не люблю, когда меня обкрадывают. Мумию нашли мы и по справедливости…
– Замолчи, Христа ради, – скривилась Мышь и вздохнула:
– Неуж правда дом подпалим?
– Зачем это? Разведем костры, только посолидней.
Пришлось изрядно попотеть, чтобы натаскать сухих веток и досок со двора Евгения. Тут Мышильда вспомнила, что у соседей со стороны кухни целая поленница дров. Зачем она им, если отопление газовое? Мы решили, что незачем, и дрова свистнули. Дело пошло быстрее.
– А загорится все это? – усомнилась сестрица, глядя на огромный дровяной шалаш, устремленный в поднебесье.
– Еще как загорится, – порадовала я ее. – Теперь слушай: оба костра зажигаем одновременно.
– Теперь слушай: оба костра зажигаем одновременно. Я остаюсь здесь сторожить Сашку, а ты бежишь к нашему дому, будишь Евгения и орешь «пожар». Да, на всякий случай возьми в доме ключи от машины и оставь в замке зажигания.
– Думаешь, придется уходить? – всполошилась Мышильда.
– Не думаю, но на всякий случай сделай. Все поняла?
– Поняла, поняла…
– Тогда начали.
– Что, вот прямо сейчас?
– Конечно, – удивилась я. – Как‑то это не по‑людски, Лизка, – покачала головой сестрица. – Люди‑то к ограблению годами готовятся… и то засыпаются.
– Оттого и засыпаются, что долго готовятся, – наставительно заметила я.
– И все‑таки дела так не делаются, – покачала она головой и извлекла из кармана коробок спичек. А я растворилась в предутреннем мраке и возникла вновь возле крыльца. Костер разожгла с первой спички, припомнив пионерский опыт. Пламя весело скакнуло вверх, а я поднялась на крыльцо и замерла, привалившись спиной к стене слева от двери. И стала ждать.
Костер горел, стремясь подняться к небесам, звезды окончательно померкли, а ничего не происходило. Улица, смертельно боявшаяся пожаров, на новоявленный пожар реагировать никак не желала. Криков «караул», «горим» я тоже не слышала, и это начинало действовать на нервы. Чем там, интересно, Мышильда занимается?
Как выяснилось позднее, Мышильда занималась следующим: прокралась в дом, нашла ключи и подготовила «Фольксваген» к возможному бегству. После чего, уже не таясь, прошла в кухню и, разбудив Евгения Борисовича, тревожно поинтересовалась:
– Евгений, вроде дымом пахнет…
Евгений повел носом и, сказав протяжно: «Не‑а», вновь завалился на диван. Тут мудрая Мышильда подошла к окну и ахнула:
– Батюшки‑святы, да у соседей дом горит…
Евгений подскочил к окну, охнул, ахнул и схватился за пустые ведра.
– Караул! – заверещал наш хозяин очень выразительно, жаль, что его никто не услышал, в том числе и мои супруги, почивавшие по соседству. Забыв на этот раз не только обуться, но и одеться, Евгений кинулся к колонке и уже в полную силушку взвыл:
– Горим! – А вслед за этим зачем‑то:
– Караул, грабят!
Видимо, потому, что информация выглядела противоречивой и граждане не сразу поняли, что же происходит на самом деле, времени от вопля Евгения до появления первого гражданина с ведром прошло достаточно, костры разгорались. По крайней мере, мой полыхал вовсю и в опасной близости к дому. Языки пламени уже касались стены, краска пошла пузырями, а стена дымилась.
– Они что там, уснули? – разозлилась я, не зная, что делать – то ли костер тушить, то ли вломиться в дверь и вынести Сашку из горящего дома. Вместо этого я зычно крикнула:
– Люди, пожар…
Вопль гулко отозвался в городе, мне ответило несколько голосов из разных частей улицы, и я с облегчением вздохнула: народ проявил бдительность и пожар углядел.
Тут я с некоторым опозданием сообразила, что народная бдительность сейчас некстати: ринутся с ведрами, а я здесь у стеночки стою. На глазах у целой улицы затевать с Сашкой рукопашную очень не хотелось.
– Да что ж вы в доме‑то засели, ироды? – возмутилась я чужой бестолковости, и тут в доме раздались шаги, шум, красочная матерщина на три голоса, затем дверь распахнулась, и на крыльцо вылетел Сашка с черным кейсом в руке. – Слава Богу, – сказала я. Левой рукой ухватилась за кейс, а правой съездила возлюбленному по носу. Он сделал все, как я хотела – рыкнул неприличное слово, которое в русском языке выражает всю гамму переживаний от восторга до лютой ненависти.