- В вольном
переводе с латинского языка сие означает: "Куцы прешь, зараза?" -
Он покачал головой:
- Так-так-так-так... Латинская грамматика Ходобая, записки
Цезаря о Галльской войне с предисловием Поспишиля... Или - берите
выше? - он наклонился вперед, доверительно приобнял за шею
встрепанного человечка, распространявшего многодневный запах
сивухи. - Мы грызем гранит науки, нас грызет судьба <Строчка из
популярной студенческой песни того времени.>?
Человечек покачивался, глядя на него дикими глазами.
- В лоб бы ему... - проворчал недовольно Пантелей.
Лямпе заглянул через плечо запойного в его номер: ну так и
есть, постель комом на полу, носки на подоконнике, повсюду
опустошенные сосуды из-под казенной, стол завален объедками...
- В лоб, конечно, нетрудно... - раздумчиво сказал Лямпе, все
еще приобнимая растрепанного за худую шею. - Но он же в таковом
состоянии абсолютно непредсказуем, шум сделает... - и, приблизив
голову, отворачивая лицо от сивушного запаха, пропел:
Gaudeamus igitur!
Juvenes dum sumus?
Post jucundam juventutem...
В мутных глазах на секунду мелькнуло что-то осмысленное, и
пьяный, покачивая под носом у Лямпе указательным пальцем, довольно
внятно промычал продолжение:
Post malestem senectutem,
Nos habebit humus_ftn7...
<Будем веселы, друзья!
Разве юность дремлет?
После юности веселой,
После старости тяжелой
Нас земля приемлет (лат.).>
("Гаудеамус", знаменитая студенческая песня.).>
- Ну вот, мы и нашли общий язык... - чуть ли не растроганно
сказал Лямпе. - Пантелей, перед нами образованный человек,
ввергнутый в невзгоды извечной русской причиною... - Он полез в
кошелек, медленно поводил перед глазами у растрепанного серебряным
кружочком с чуточку поистершимся профилем государя императора. -
]rn, коллега, полтина, вам за нее дадут много-много спиритус вини,
сиречь аква витае, и вы ее невозбранно вылакаете, а чуть позже
приедет карета "Скорой помощи" и санитары вам помогут завязать
смирительную рубашечку, но вас сия перспектива ничуть не пугает...
Ступайте же, коллега, к ясной цели...
Удивительно, но растрепанный, ощутив в ладони тяжесть
серебряной полтины, словно бы воспрянул, во мгновение ока прочно
утвердился на ногах и, шаркая штиблетами, почти ровной походкой
направился к выходу.
- Вот что, Пантелей, делает с интеллигентным человеком
культурное обхождение и серебряная полтина, - задумчиво сказал
Лямпе, поворачиваясь к двери шестнадцатого номера. - А ты, дай
тебе волю, непременно в лоб...
- Мусор человеческий, - буркнул Пантелей.
- Согласен, - кивнул Лямпе. - Но зачем ему об этом
напоминать? - он склонился к замочной скважине. - Справишься?
- С этим-то? - Пантелей вынул из брючного кармана тяжелую
связку плоских хитрых железок, присмотрелся, выбрал подходящую и
сунул ее в скважину.
- Нам, казакам, нипочем, что бутылка с
сургучом...
Уставясь в потолок, он легонечко поворачивал свою железку
вправо-влево, лицо у него даже приобрело оттенок вдохновения.
Вскоре послышался щелчок, и дверь на пару вершков отошла внутрь.
Лямпе вынул браунинг и держал его дулом вверх, готовый к
неприятным неожиданностям. Жарков, молниеносно перебросив связку
отмычек в левую руку, выхватил свой, и они стояли так несколько
секунд, прислушиваясь к тишине в комнате.
Потом Лямпе легонечко пнул дверь, и они бесшумно прянули
внутрь, разомкнулись, чтобы держать под обзором и прицелом всю
небольшую комнату.
Ни единого живого существа, кроме них, там не оказалось.
Ничего, лучше один раз перегнуть палку, чем расслабиться - и
получить пулю...
Они спрятали пистолеты, Лямпе тихонько прикрыл дверь, накинул
крючок, обозрел убогие апартаменты и присвистнул.
Здесь было не так уж много мебели и вещей, но все, что
имелось, некто неизвестный ухитрился привести в жуткий беспорядок.
Постельное белье сброшено на пол - причем одеяло вынуто из
пододеяльника, как и подушка из наволочки, вся одежда из шкапчика
выброшена, выдвинуты оба ящика колченогого стола, дешевый фибровый
чемоданчик лежит на полу раскрытый поверх всего, что в нем прежде
находилось. Судя по открывшейся их взорам картине, те, кто сюда
вторгся без ведома хозяина - а как же иначе? - не успокоились,
пока не переворошили абсолютно все.
- Леонид Карлович... - каким-то странным тоном произнес
Жарков, показывая пальцем.
- Сам вижу, - сквозь зубы сказал Лямпе. Наклонился к ящику
стола, выдвинутому кем-то ранее так резко, что его задняя стенка
оторвала нижнюю планку столешницы. Там преспокойно лежал блестящий
браунинг, такой же, как у него. Двумя пальцами Лямпе поднял
скомканный носовой платок - под ним лежала плоская картонная
коробочка с патронами и две пустых запасных обоймы. Были там и
деньги - парочка десятирублевых ассигнаций, несколько трешек,
пятерка, серебряные рубли, мелочь...
"Плохо, - подумал Лямпе. - Совсем плохо". Полиция непременно
конфисковала бы пистолет. А уголовные элементы ни за что не
оставили бы так вот валяться кредитки и серебро. Здесь побывал кто-
то другой, которого совершенно не интересовали новенький браунинг
и деньги. Ему в первую голову был интересен сам Кузьма Штычков.
Значит, провал.
- Посмотри... - распорядился Лямпе. - Сам знаешь, что...
Пантелей принялся сноровисто шарить в разбросанных вещах. В
конце концов выпрямился, развел руками:
- Нету. Леонид Карлович, это ж...
- Сам вижу, - оборвал Лямпе. "Это провал", - закончил он про
себя. Очень хотелось бы ошибиться, но вряд ли Кузьма Штычков и
поныне числится среди живых. А отсюда вытекает, что и самоубийство
Струмилина можно теперь без особого внутреннего сопротивления
назвать убийством.
Он взял из ящика браунинг, спрятал его в карман, кивнул
Пантелею:
- Прибери деньги. Пригодятся.
Пантелей без малейшего жеманства смахнул в просторный карман
и бумажки, и имеющую хождение наравне с оными серебряную монету.
Они вышли в пустой коридор, старательно притворив за собой дверь.
Оказавшись во дворе, Лямпе помедлил, потом решительно кивнул
Пантелею в сторону кухни, и оба двинулись туда, распугав ближайших
кур, очевидно решивших, что настала их очередь угодить в ощип.