Какой смысл обсуждать это посреди улицы, когда можно делать то же самое по дороге домой или, еще лучше, лежа в постели?
– Разумеется, я понимаю, зачем люди вкладывают средства в экономику Китая, – ответил он. – У них там бум, расцвет всего, чего только можно, котировки акций растут как на дрожжах, и всему этому не видно конца. Но отец‑то твой что там забыл?
Паола замедлила шаг; почувствовав это, Брунетти потянул жену за собой – не дай бог, опять примется взывать к небесам в поисках ответов на риторические вопросы.
– Потому что в жилах моего папы течет кровь настоящего капиталиста, – объяснила Паола. – Потому что мужчины рода Фальеров на протяжении многих веков были торговцами, а суть торговли состоит в получении прибылей.
– Заметьте, все это говорит профессор и преподаватель литературы! Это говорит женщина, которая всегда утверждала, что ее деньги совершенно не волнуют, – усмехнулся Брунетти.
– Это оттого, что я – тупиковая ветвь нашей семьи. Я – последняя из Фальеров. Наши дети будут носить твою фамилию. – Она чуть замедлила шаг. – Мой отец всю свою жизнь зарабатывал деньги, – спокойно произнесла она, – и именно благодаря этому я, да и наши дети тоже, могу позволить себе роскошь не интересоваться этими самыми деньгами.
Брунетти, сыгравший со своими отпрысками чуть ли не тысячу партий в «Монополию», был уверен, что ген капитализма передался и им. В отличие от матери, дети вполне живо интересовались деньгами, очевидно получив в наследство от деда и его капиталистические наклонности.
– И он что, считает, что там можно заработать? – спросил Брунетти и, боясь вызвать недовольство жены слишком очевидным вопросом, тут же добавил: – Ничем не рискуя?
– В смысле? – обернулась она к нему.
– Ну, в смысле не криминальным путем. – Брунетти и сам понимал, как глупо это прозвучало.
– Хорошо, хоть ты видишь разницу между двумя этими понятиями, – заметила Паола, на протяжении многих лет голосовавшая за коммунистов.
Какое‑то время они шли молча. Вдруг Брунетти остановился.
– Слушай, а с чего это твоя мама заговорила про наши гастрономические пристрастия? Ну, про то, что наши дети якобы ужасно разборчивы в еде?
– Просто жена Катальдо – вегетарианка, а мама не хотела привлекать к этому внимание. Вот я и решила «взять вину на себя» – так у вас в полиции говорят? – ответила Паола и легонько сжала руку мужа.
– То есть моя невероятная прожорливость – это полнейшая фикция, да? – не удержался Брунетти.
Ему показалось или она и впрямь на какое‑то мгновение замешкалась?
– Да, – в конце концов согласилась Паола и, улыбнувшись, потянула его за руку: – Это полнейшая фикция.
Если бы Брунетти не проникся за время беседы симпатией к Франке Маринелло, он бы наверняка отметил, что она и без всякого вегетарианства привлекает к себе достаточно внимания. Но Цицерону удалось полностью изменить мнение Брунетти об этой женщине – ему даже захотелось защищать и оберегать ее.
Они прошли мимо дома Гольдони, повернули сначала налево, а затем направо, к Сан‑Поло. Когда они вышли к
, Паола остановилась и огляделась вокруг.
– Странно видеть площадь такой пустой, – сказала она.
Брунетти с детства любил эту площадь – за обступившие ее деревья и за простор. Площадь с базиликой Санти‑Джованни‑э‑Паоло была слишком маленькой, да еще и со статуей посередине, так что, играя в футбол с друзьями, они частенько отправляли мяч в канал; площадь Санта‑Маргерита отличалась странной формой и всегда казалась ему чересчур людной и шумной – особенно теперь, когда отреставрировали базилику.
Площадь Сан‑Поло нравилась Брунетти как раз за то, что не поддалась всеобщей коммерциализации – она была застроена магазинами только с двух сторон, упорно отказываясь служить мамоне. Сама церковь, разумеется, не устояла перед искушением: придя к выводу, что красота приносит больше денег, чем благородство, здесь с недавних пор начали взимать плату за вход. Не то чтобы внутри было на что смотреть: так, пара работ Тинторетто да фрески из цикла «Крестный путь» кисти Тьеполо.
– Гвидо, – потянула его за рукав жена, – пошли домой. Уже почти час ночи.
Брунетти принял это своеобразное предложение мира, и вдвоем они направились домой.
К большому удивлению Брунетти, на следующий день ему в квестуру позвонил тесть.
Поблагодарив за ужин, Брунетти терпеливо дожидался, когда же тот раскроет причину своего звонка.
– Ну, что ты думаешь? – наконец спросил граф.
– О чем?
– О ней.
– Франке Маринелло? – Брунетти постарался скрыть удивление.
– О ком же еще? Ты же весь вечер просидел напротив нее.
– Я не знал, что, оказывается, должен был ее допрашивать, – возмутился Брунетти.
– Тем не менее допрашивал, – сухо заметил граф.
– Боюсь, только по делу Цицерона, – объяснил Брунетти.
– Я в курсе, – сказал граф.
Уж не ревность ли слышалась в его голосе?
– А что вы обсуждали с ее мужем? – поинтересовался Брунетти.
– Землеройное оборудование, – с тоской отозвался граф, – и все прочее в том же духе. Цицерон как тема явно интересней, – добавил он после короткой паузы.
Брунетти вспомнил, что томик с речами Цицерона ему преподнес на Рождество сам граф, причем с припиской на титуле, что дарит зятю одну из своих любимых книг.
– Но?
– Но Цицерон не пользуется большой популярностью среди китайских бизнесменов, – ответил граф и, чуть подумав, с театральным вздохом добавил: – Наверное, потому, что он ничегошеньки не знал о землеройном оборудовании.
– А китайским бизнесменам известно больше? – поддел его Брунетти.
Граф рассмеялся.
– Ты, Гвидо, любой разговор превращаешь в допрос с пристрастием, – заметил он и, прежде чем Брунетти успел возразить, сказал: – Да, те китайцы, с которыми я знаком, проявляют повышенный интерес к землеройному оборудованию, особенно к бульдозерам. Как, впрочем, и Катальдо с сыном – я имею в виду, с сыном от первой жены. Они заправляют машиностроительной компанией. В Китае, как известно, идет строительный бум, и их фирма получила заказов больше, чем может выполнить. Вот Катальдо и просит меня стать его компаньоном и инвестором. Предлагает акции своей компании.
За годы общения с тестем Брунетти понял, что на рассказы графа о бизнесе следует реагировать как можно сдержаннее, поэтому в ответ на его монолог выдал лишь осторожное: «Ага».
– Но вряд ли тебе все это интересно, – совершенно справедливо заметил граф. – Как она тебе показалась?
– А можно узнать, почему вы спрашиваете?
– Потому что я сто лет с ней знаком, но толком ни разу и не разговаривал – до недавнего случая, когда за ужином мы оказались на соседних местах и со мной произошло то же, что и с тобой. Мы начали с обсуждения какой‑то газетной статьи, как вдруг перекинулись на «Метаморфозы». Я и не заметил, как это получилось, но удовольствие от беседы получил колоссальное. Сколько лет ее знаю, а даже не подозревал, на что она способна. Короче говоря, я попросил Донателлу, чтобы она посадила Франку напротив тебя. Ты за все эти годы достаточно настрадался, развлекая наших гостей‑зануд, так что я решил, что ты заслуживаешь поощрения.