Спустя мгновение ему удалось
пробормотать:
- Господи, помилуй, что я несу? - Сенатор сделал шаг и взялся за дверную ручку. Здесь он остановился и громко, с пафосом воскликнул:
- Мое дорогое дитя! - а после этого открыл дверь и вышел.
Глава 3
Около девяти вечера, примерно в то время, когда гости Салли Вормен подбирали себе оружие, чтобы разделаться с жарким из цесарки, над
кабиной небольшого родстера - потрепанного двухместного автомобиля с откинутым верхом - поднялся мужчина. Срывая горло, он стал произносить
речь. Машина стояла на пересечении улиц Десятой и Си, в юго-восточном районе, не более чем в миле от самого Капитолия. Еще один человек,
находившийся в родстере, сидел за рулем, и его стопа упиралась в педаль стартера, находясь в постоянной готовности нажать на нее. В свете
уличных фонарей глаза шофера обшаривали полумрак тротуаров и проезжей части, и он беспрестанно вертел головой.
Группа людей, собравшаяся послушать оратора, была немногочисленной и постоянно меняла свои очертания, поскольку то один, то другой
проталкивался за ее пределы, а вновь прибывшие вливались в нее. Оратор же кричал толпе:
- Им нужна кровь рабочих! А проливать ее придется вам и мне! Именно так! И это - конгресс, за который мы с вами голосовали. Это те парни,
избранные нами, чтобы заседать в Капитолии, это они хотят переложить бремя войны на наши плечи. И президент. Да, именно президент! Конечно вы
можете ворчать, вся эта проклятая страна может ворчать, а потом идти на войну и получить пулю в лоб! Я знаю, президенту хотелось бы выглядеть
хорошим парнем, да он так и выглядел бы где-нибудь на чайной церемонии, но это не чайная церемония! Это - война, вы понимаете, олухи царя
небесного, война! Завтра в полдень, то есть через пятнадцать часов, президент обратится к конгрессу. Он скажет: ему, мол, стыдно, но нам
придется воевать. А может, он так и не скажет. И что же тогда?
Оратор остановился и тяжело, с надрывом откашлялся. Сидевший за рулем мужчина дернул его за рукав, оратор наклонился и выслушал слова,
которые тот прошептал ему на ухо. После этого он кивнул, выпрямился и снова закричал толпе:
- Так что же тогда? А я вам скажу что! Тогда конгресс заявит ему, что он может убираться ко всем чертям, а они, конгрессмены, продолжат
защищать честь нашей страны. Мою и вашу честь? Черта с два! Проливать мою и вашу кровь. Там, в Европе, стряпается новый коктейль, его
приготовление, идет уже более года. Creme de sang - так назвали его. Это по-французски, а по-нашему получается "Крем-кровь". Не водица, а
настоящая кровь! Кровь немецкая, кровь английская, французская, итальянская, русская, японская, польская - все взяты в оборот. Там проливаются
реки крови, и океаны полнятся ею! Теперь они хотят, чтобы проливалась и наша кровь. Конгресс соберется завтра в полдень, и не важно, что скажет
президент, конгрессмены проголосуют за то, чтобы послать нас на войну, в ад, который царит там. Вы это понимаете? Они пошлют на войну нас,
рабочих. А это значит - тебя, меня, всех нас! Реки крови! Реки нашей крови! Однако конгрессмены могут передумать, если мы решительно выступим с
протестом. Да, товарищи, они могут проголосовать и против войны! Ладно-ладно, смейся, ты, там! Конечно, я - коммунист. Родом я из Бостона, штат
Массачусетс, и насколько мне известно, это территория Америки.
Здесь, только в этом городе, нас около тысячи, и все мы - коммунисты, и все мы - рабочие, и у нас есть право на жизнь, и у нас есть кровь,
и мы не хотим терять все это.
А ты хочешь? Ведь это справедливый вопрос, верно? Все, кто не хочет терять свое право на жизнь, приходите завтра в
полдень к Капитолию. Это то место, куда намерены прийти и мы, и пусть эти несмышленыши узнают, что мы живы и что мы намерены и впредь оставаться
таковыми. Однако не надо ждать до самого полудня. Приходите раньше! Не нужно никаких нарушений порядка! Приходите, и пусть они взглянут на нас.
Ведь они трусы. Если нас будет много, то их вывернет наизнанку только от одного этого зрелища.
Товарищи! Идите вместе с нами, начало в...
В это время мужчина, сидевший за рулем, с силой потянул оратора за полу пальто, и тот опустился на сиденье машины. Заработал стартер, и
взревел двигатель.
Водитель громко крикнул двум стоявшим перед машиной зевакам, чтобы они освободили проезд, и пронзительно засигналил. По толпе негромко
прошелестело:
"Копы! Расходись, ребята, - полиция" - и она пришла в движение, разбиваясь на мелкие группы и растекаясь.
Но за мгновение до того, как колеса машины сделали первые обороты, и пока полисмен все еще шел к митингующим, находясь от них по крайней
мере в тридцати шагах, стремительная вспышка насилия изменила ход событий. С противоположной стороны улицы будто ниоткуда возникли серые тени, в
которых можно было различить группу бегущих прямо к родстеру мужчин.
Они кричали: "Единение!" Очевидно, это слово служило им боевым кличем. Мужчины выволокли водителя из машины, бросили на асфальт и, окружив
поверженного, стали бить его ногами. Раздался резкий свист, полисмен побежал к ним, стремясь остановить избиение. Зажав в руке двухфутовый
обрезок стальной трубы, оратор поднялся в машине. Однако его первый удар не достиг цели, а прежде чем он успел замахнуться во второй раз,
нападавшие провели захват сзади и опрокинули его на спину. Он еще пытался обороняться, царапаясь и кусаясь, однако сильный удар в пах заставил
его сложиться вдвое и прекратить сопротивление. К тому времени полисмен уже лежал на земле, оглушенный собственной дубинкой.
Один из нападавших забрался в автомобиль и потянул за рычаг коробки передач, но кто-то из его приятелей завопил: "Вылезай, идиот проклятый!
Двигаем отсюда!
Единение!" Мужчина выпрыгнул из родстера и вместе с остальными, пригнувшись, бросился наутек. При неярком вечернем освещении все нападавшие
были похожи друг на друга, поскольку все они были без пиджаков и рубашки у всех были одного цвета - серого. Повсюду слышались свистки
полицейских, и вся группа молниеносно исчезла в боковой аллее. На мостовой остались только оратор, полицейский и водитель машины. Оратор стонал
и корчился от боли. Шофер и полисмен лежали без движения.
Толпа митингующих, которая, заметив приближение полисмена, стала расходиться медленно и неохотно, разлетелась как на крыльях при первых же
звуках боевого клича, послышавшегося с противоположной стороны улицы. Два участника митинга, товарищи по несчастью, которые теперь жевали
пончики у стойки закусочной на колесах, расположенной в нескольких кварталах от места побоища, не проявляли особого желания обсуждать
случившееся, хотя один из них и произнес тихо-тихо, почти прошептал:
- Во всяком случае, эти серорубашечники и впрямь оказали тому парню услугу. Теперь, наверное, ему не придется идти на войну.
Глава 4
- В этом нет абсолютно никакого смысла, - произнес дородный седой джентльмен.