– Не считая рассказа о его отце‑мяснике.
– Этот факт всплыл лишь потому, что нужно было получить разрешение на строительство комнаты‑кладовой, когда он реконструировал дом. Я видел чертежи. Мне нужны были объяснения.
– Когда это было?
– Двенадцать лет назад, – сказал Васкес. – Но он не поведал всей истории своей семьи. Так, эпизоды. Никакого серьезного обсуждения.
Фелипе, старший из двух криминалистов, просунул голову в дверь.
– Инспектор, вы не могли бы сейчас к нам подойти?
Фалькон кивнул. Васкес передал ему визитку, ключи от дома и сказал, что пробудет в Севилье еще как минимум неделю – до отпуска в августе. Направляясь к выходу, он попросил Фалькона открыть дверь в другом конце мясницкой комнаты. Она вела в гараж, где стоял совершенно новый серебристый «ягуар».
– Его доставили только на прошлой неделе, инспектор, – сказал Васкес. – До свидания.
Фалькон присоединился к экспертам, возившимся в кухне. Фелипе наблюдал, как Хорхе исследует ножки кухонной мебели.
– Что у нас есть? – спросил Фалькон.
– Пока ничего, – ответил Фелипе. – Пол недавно вытерли.
– А рабочие поверхности?
– Нет, они все в отпечатках. Только пол, – сказал Фелипе. – Надо думать, с литром жидкости для труб в животе он довольно долго бился в конвульсиях. У вас, инспектор, не было камней в желчном пузыре?
– Бог миловал, – отозвался он, уловив отблеск ужаса в глазах Фелипе. – Разве не говорят, что это лучше всего позволяет мужчинам понять, как больно рожать?
– Я сказал об этом жене, но она напомнила, что оба ребенка весили почти по четыре кило, а желчный камень – примерно девять граммов.
– Среди мучеников редко встретишь сострадание, – сказал Фалькон.
– Во время приступов я как безумный метался по полу в ванной. Там повсюду можно было найти отпечатки.
– Следы пальцев на бутылке есть?
– Один комплект, очень четкий и явный… что тоже странно. Никогда бы не подумал, что сеньор Вега сам покупает себе жидкость для очистки труб. Тут должны быть чьи‑нибудь еще отпечатки.
– Туда, видимо, подмешали кое‑что покрепче, какой‑то яд, или он, помимо этого пойла, принял таблетки. Обычный очиститель подействовал бы не сразу, так ведь?
– Странный способ, если хотите знать мое мнение, – подал голос Хорхе, оторвавшись от изучения кухонной мебели.
– Думаю, слово «странный» относится ко всему, что мы здесь увидели, – сказал Фалькон.
– Да, место преступления выглядит как‑то… неправильно, – подтвердил Фелипе.
– Я еще подумал, что оно чудное, – добавил Хорхе.
– То есть ничего определенного? – уточнил Фалькон.
– С этими местами преступления всегда так, – сказал Фелипе. – Важно то, что не обнаружено. Я только взглянул на пол, сразу понял: «Нет, это мне ничего не даст».
– Ты слышал про записку?
– Бред, – сказал Хорхе. – «…растворены в воздухе, которым вы дышите…» О чем это?
– Звучит абстрактно, – сказал Фалькон.
– А эти дела с одиннадцатым сентября? – спросил Хорхе. – Мы далеко от Нью‑Йорка.
– Он, наверное, финансировал Аль‑Каиду, – ухмыльнулся Фелипе.
– Не шути с этим, – предупредил Хорхе. – В наше время все возможно.
– Я знаю только, что тут все неправильно, – сказал Фелипе.
– В наше время все возможно.
– Я знаю только, что тут все неправильно, – сказал Фелипе. – Не настолько, чтобы не верить в самоубийство, но достаточно, чтобы возникли подозрения.
– А бутылка тоже лежала неправильно? – спросил Фалькон.
– На его месте я бы выпил и швырнул ее об стену, – сказал Хорхе. – Здесь везде должны быть капли.
– А их нет, разве что там, где лежит бутылка, в метре от тела.
– Но капли есть?
– Да, они вытекли из горлышка.
– А между телом и бутылкой?
– Нет, – сказал Фелипе. – Что тоже странно, но не… невозможно.
– Он ведь мог кататься по полу, стирая все следы и капли халатом?
– Да‑а, – неуверенно протянул Фелипе.
– Фелипе, выдай какую‑нибудь гипотезу. Знаю, ты терпеть этого не можешь, но все‑таки предложи что‑нибудь.
– Мы здесь имеем дело только с фактами, – сказал Фелипе. – Потому что только факты принимают к рассмотрению в суде. Правильно, инспектор?
– Давай, Фелипе.
– Нет, лучше я скажу, – начал Хорхе, поднимаясь на ноги. – Все мы знаем, чего не хватает на этом месте преступления… – действующего лица. Или лиц. Мы не знаем, что они сделали, не знаем, насколько велика их вина. Одно мы знаем точно: здесь кто‑то был.
– Итак, у нас есть призрак, – сказал Фалькон. – Кто‑нибудь верит в призраков?
– Вообще‑то их без большой радости принимают к рассмотрению в суде, – вздохнул Фелипе.
Среда, 24 июля 2002 года
Консуэло Хименес открыла дверь Хавьеру Фалькону и провела его по коридору в угловую гостиную с видом на ухоженный газон. Зелень лужайки казалась свинцовой в солнечном свете, стирающем краски. Вода в голубом бассейне с ожерельем из белой плитки плескалась о стены своего узилища, бросая блестящие блики на садовый домик, крыша и стены которого были увиты пурпурными бугенвиллиями.
Фалькон стоял у раздвижных дверей, сцепив руки за спиной, и чувствовал себя до неловкости официальным. Консуэло, одетая в узкую шелковую кремовую юбку и блузку в тон, присела на диван. Оба были напряжены, но чувствовали себя на удивление уютно в обществе друг друга.
– Вам нравятся бугенвиллии? – спросила она.
– Да, – не задумываясь, ответил Фалькон. – Они дарят мне надежду.
– Мне они начинают казаться какими‑то пошлыми.
– Возможно, здесь, в Санта‑Кларе, их слишком много, – сказал Фалькон. – А в обрамлении оконных рам они кажутся картиной без сюжета.
– Могу нанять мужчину, чтобы он все время нырял голым в бассейн, и называть это – мой «Повеса» работы Хокни, – сказала она. – Налить вам что‑нибудь? Я сделала чаю со льдом.
Фалькон кивнул и посмотрел вслед Консуэло, направившейся в кухню. Подтянутая фигура, стройные ноги – у него прямо кровь вскипела при взгляде на ее соблазнительные формы. Чтобы отвлечься, он осмотрел комнату. На стене висела единственная картина – большой вишневый холст, перечеркнутый по диагонали расширяющейся синей полосой. На столе и на буфете он заметил фотографии детей, групповые и одиночные. Кроме кресла и темно‑синего дивана, стоящего перпендикулярно стене, в комнате почти ничего не было. Фалькон снова посмотрел на спокойный сад, думая, что она неспроста упомянула Хокни, чья выставка не так давно проходила в Лос‑Анджелесе: этот район, постоянно озаренный солнечным светом, напоминает скорее Калифорнию, чем Андалузию.