. – внезапно оборвал себя Алексей. – Что там такое, Вася?
– Ничего.
– Но я же слышу! Ты что, плачешь?
Молчание.
– Ну хотя бы это, черт возьми, – сказал Алексей. – Ты хоть понял, что натворил, и сожалеешь об этом… черт тебя дери совсем, Васечка!
За руль Пепе сел позже, чем намеревался: в ресторане его задержала трансляция футбольного матча и последовавшая выпивка – в матче в Афинах «Севилья» выиграла кубок УЕФА, и Пепе принял участие в празднестве: за ужином он пил вино и бренди, а в машине включил на полную мощность своего любимого Эль Камарона, исполнителя фламенко. Бог мой, что за голос у парня! Даже слеза прошибает.
Возможно, он немножко и превысил скорость, но машин на дороге было мало, и она расстилалась перед глазами подобно широкой и хорошо освещенной взлетно‑посадочной полосе аэродрома. Музыка заглушала громыханье железяк в кузове. Пепе был в приподнятом настроении; он бодро подпрыгивал на пружинистом сиденье, с удовольствием предвкушая встречу с дочерью и малышами. Лицо его горело, он вспотел от возбуждения.
И в этот момент, на самом гребне счастья, донесся звук – лопнула шина. Звук, достаточно громкий, чтобы быть услышанным в кабине, напоминал дальний пушечный выстрел и сопровождался хлюпаньем и чавканьем соскочившей с обода и болтавшейся на оси покрышки. Желудок вместе с кабиной качнуло влево. Пение прервалось, и стало слышно, как бьется, шлепая о борт, покрышка, как скрежещет металл, царапая дорожное покрытие. Свет нацеленных прямо на дорогу передних фар метнулся вбок, пересек фосфоресцирующую полосу разметки, и хоть все вокруг и замедлилось, позволяя вытаращенным глазам Пепе вбирать в себя детали, глубокий нутряной инстинкт подсказал ему, что он летит вперед с немыслимой и страшной скоростью и тяжелым грузом за плечами.
Его пронзил ужас, но выпитое спиртное не оставляло ему иной возможности, кроме как судорожно цепляться за руль, казалось, наконец‑то вырвавшийся на свободу. Эль Камарон возобновил пение за мгновение до того, как грузовик Пепе со всего размаху ударился о центральный разделительный барьер. Внезапная резкая остановка привела в действие инерцию, и Пепе, разбив собой ветровое стекло, катапультировался в теплый ночной воздух. Последнее, что он услышал и воспринял меркнувшим сознанием, был страшный, перекрывший вопли Эль Камарона грохот – стальные прутья, как боевые стрелы, устремились вниз и вперед, в полосу света от фар встречной машины.
А заплакал Василий оттого, что внезапно, со всей очевидностью, на какую способен человек в минуты глубочайших потрясений, понял, что прошедшему вместе с ним и за его спиной Афганистан, неизменно охранявшему и оберегавшему его от пуштунов Алексею предназначено получить пулю в затылок в рощах Коста‑дель‑Соль. Получить ее от своих же и только за то, что он, черт возьми, лучший друг его, Василия Лукьянова!
– Скажи Леониду… – начал Василий и осекся, вдруг уловив странное движение в воздухе и увидев мчащийся на него свет. – Что это, черт…
Железяки, подрагивая от нетерпения, словно только того и ждали, врезались в конус света и, как притянутые магнитом, обрушили на него всю свою груду.
Это было как взрыв.
Шины сплющило, впечатав резину в покрытие, колеса ударились обо что‑то невидимое в темноте, и «рейнджровер» полетел в темную бездну окрестных полей, за обочину. И затем тишина.
– Вася?
Телефон завибрировал, насыщая теплом ночной холодок.
– Diga, – отозвался Фалькон. Сидя в постели, он читал папку – одну из вороха папок у него на коленях; все они касались взрыва 6 июня в Севилье.
– Не спишь, Хавьер? – спросил начальник, комиссар Эльвира.
– Да вот пытаюсь поразмышлять с утра пораньше, – ответил Фалькон.
– Я считал, в нашем возрасте размышляют в основном о смерти или долгах.
– Долгов у меня нет. Я имею в виду денежных.
– А меня только что разбудили, чтобы поговорить о смерти, то есть о случае смерти.
– А почему же позвонили вам, а не мне?
– Незадолго до одиннадцати тридцати пяти, когда мне это сообщили, на тридцать восьмом километре автострады Херес‑Севилья, северном ее направлении, произошла катастрофа. Собственно катастрофа затронула не одну полосу дороги, но жертвы оказались на северной стороне. Мне доложили, что катастрофа страшная, и я хочу, чтобы ты выехал на место.
– А что, Гражданская гвардия без меня справиться не может? – сказал Фалькон, поглядывая на часы. – Спят они, что ли?
– Дело не такое простое. Первоначально они подумали, что авария случилась только с грузовиком, врезавшимся в разделительный барьер, отчего весь груз из кузова вывалился на дорогу. Но потом была найдена еще одна машина за соснами, на другой стороне автострады.
– И все равно не вижу причины привлекать к этому убойный отдел.
– За рулем машины, ехавшей на север, как было установлено, находился Василий Лукьянов, русский по национальности. Когда гвардейцы наконец‑то влезли в багажник его машины, они нашли там распоротый ударом чемодан с большим количеством денег. Сумма по‑настоящему крупная. Речь, как я понимаю, идет о миллионах евро. Поэтому, Хавьер, мне и требуется тщательная экспертиза, и хотя это совершенно очевидный несчастный случай, я поручаю расследование тебе. Это может оказаться в одной связке с другими расследованиями, производимыми сейчас в стране.
– То есть вы полагаете, что за рулем был русский мафиози?
– Да, мы полагаем именно так. Я уже переговорил с Центром расследований по делам организованной преступности. Они это подтвердили. Потерпевший принадлежал к банде, орудовавшей в Коста‑дель‑Соль. Они сутенерствовали среди местных проституток. Я связался со старшим инспектором Касадо – помнишь его? Парня из Отряда по борьбе с организованной преступностью в Коста‑дель‑Соль?
– Того, кто еще в июле появлялся здесь, чтобы заняться делами этой мафии в Севилье? Только пока результатов что‑то не видно.
– Да, ни шатко ни валко.
– Ну а почему так?
– Не спешат. У него в Марбелье чуть ли не двадцать дел, – сказал Эльвира. – Так что в Севилье он, считай, еще и не приступал.
– И тем не менее распоряжаться будет он, а все факты по деятельности Лукьянова в Коста‑дель‑Соль будут поступать к нему.
– Именно. И поэтому он вышлет к нам своего человека, Висенте Кортеса. А с ним будет еще кто‑то из Национального разведцентра.
– Ну, я все равно не сплю, так что могу и подъехать, – сказал Фалькон и дал отбой.
Бритье было ежеутренней неприятной процедурой, во время которой ему невольно приходилось вглядываться в свою кочковатую физиономию. Надо прямо сказать – он не молодеет, вот и еще морщин прибавилось. Раздумья оставили свой след, выражение лица неуверенное и озабоченное. Хотя и убеждают его все, что вовсе не ждут от него раскрытия этой истории с бомбами. Да и сам он это знал. Пускай покрутятся другие в этом жестоком мире убийств. Посмотрим, как они сложат лапки. Не его, Фалькона, это дело, на этот раз не его. Фалькон пригладил ежик волос. Судьбоносные события последнего пятилетия превратили его проседь в прямую седину, но краситься он не желал. В отличие от иных‑прочих. На все еще по‑летнему ярком свету карие глаза Фалькона отливали янтарным блеском. Проводя бритвой борозды в пене на лице, Фалькон морщился.