Она понимала, что действия, запечатленные на снимках, нельзя сравнивать с массовыми убийствами, но влияние, которое они оказали на ее душу, оказалось таким же: она приходила в отчаяние, думая о том, до каких глубин падения может опуститься человеческая натура. Даже в таком маленьком городке, как Алгонкин‑Бей, волей‑неволей слышишь о таких фото, но до сегодняшнего дня Делорм никогда не видела ничего подобного. В прошлом году они вели дело об администраторе службы социальной помощи, мужчине, который явно не был обделен любовью близких и друзей – и которого обвинили в том, что он хранит у себя детскую порнографию. Но расследованием занималась не Делорм, и вещественных доказательств она не видела. Тот человек покончил с собой, когда его отпустили под залог: по‑видимому, от стыда, хотя его обвинили всего лишь в обладании запрещенными материалами, а не в их изготовлении или распространении.
Изображения на ее столе, поняла Делорм, были, по сути, фотографиями с места преступления. Преступник сделал их сам в процессе совершения своего преступного деяния; в этом смысле производство детской порнографии уникально. На некоторых снимках девочке было, наверное, всего семь или восемь лет, ее щеки и шея сохраняли младенческую припухлость; на других ей было уже лет тринадцать. У нее было приятное, открытое лицо, очень светлые волосы до плеч и почти неестественно зеленые глаза: на некоторых фото их цвет казался еще более насыщенным, потому что из этих глаз текли слезы. Здесь были сцены в спальне, на диване, на яхте, в палатке, в гостиничном номере. На одной из фотографий была специально размыта одна деталь: шапочку, которая была на девочке, превратили в мутное сине‑белое пятно.
Мужчина тщательно следил за тем, чтобы не показывать свое лицо, поэтому на снимках он представал в виде какого‑то комплекта разрозненных деталей. Он был волосатой рукой, мохнатой грудью; он был тощими как палки ногами, прыщавым плечом, задом, который только начал обвисать. Его член, снятый крупным планом на многих фото, выглядел докрасна обожженным – не то от неправильной эксплуатации, не то от плохой съемки, точно сказать не представлялось возможным. Делорм не была ханжой и мужененавистницей, но ей показалось, что это самая уродливая вещь, какую она в жизни видела.
Ей пришло в голову, что этот мужчина – вообще не человек: что он – просто кусок ожившей плоти, монстр, вырвавшийся из лаборатории сумасшедшего ученого. Но сокрушительная истина состояла в том, что это конечно же
Зазвонил телефон.
– Делорм, отдел уголовного розыска, – сказала она в трубку.
Зазвонил телефон.
– Делорм, отдел уголовного розыска, – сказала она в трубку.
– Это сержант Дюковски. Как вы там, уже проблевались?
– Вы, сержант, может быть, и успели привыкнуть к такого рода вещам, но мне так и хочется переселиться в леса и до конца жизни питаться ягодами и корешками.
– Понимаю, о чем вы. И этот тип – еще далеко не самое худшее из того, что у нас есть. Недавно мы получили материалы с маленькими детьми, где они проделывают все эти штуки вживую.
– Вживую? Не понимаю.
– Потоковое видео. Ставит веб‑камеру и задействует детей, так сказать, онлайн, а его собратья по всему миру платят за то, чтобы на это полюбоваться.
– Господи.
– К сожалению, некоторые из тех картинок, которые мы вам посылали, выставляются в том же чате, что и это живое видео, так что я не удивлюсь, если этот наш тип вдохновится новыми идеями.
– Будем надеться, мы его до этого поймаем. Расскажите мне о шапке с зимнего карнавала. Как вам удалось убрать размывание?
– У нас тут есть пара яйцеголовых умников с шестидесятичетырехбитной шифрацией мозгов, и они неплохо умеют играть со всякими приборами обработки изображения. Супер‑пупер‑технологии. Однажды я у них спросил, как это работает, и тут же об этом пожалел. Они начали вещать что‑то насчет фильтрационной деконволюции и алгоритмов Люси – Ричардсона. По‑моему, они питаются атлоновскими микрочипами.
– А я‑то думала, «Фотошоп» – это круто. Вот что интересно: несколько лет назад название праздника изменили, чтобы не злить борцов за права животных. Так что теперь это не меховойкарнавал, а просто зимний карнавал.
– Это может оказаться важным. Хотя мы не знаем, когда и от кого она ее получила.
– В любом случае это не значит, что девочка живет здесь. На карнавал съезжаются со всего мира.
– Бросьте вы. Что, целые толпы людей пересекают весь земной шар, чтобы посетить меховой карнавал в Алгонкин‑Бей?
– Не толпы. И они приезжают не на сам карнавал, а на аукцион мехов. К нам наведываются представители крупных меховых домов из Парижа, Нью‑Йорка, Лондона и тому подобных мест – в качестве покупателей. Даже русские бывают – им же надо следить за конкурентами.
– Вы меня просветили, сержант Делорм. Как‑то не осознавал, что Алгонкин‑Бей – такой узел международной торговли. Вы посмотрели фотографию на яхте – ту, где на заднем плане видны всякие другие суда?
Делорм стала перебирать снимки, остановившись, когда нашла нужный. На фото была изображена прогулочная яхта, с богатой деревянной оснасткой и деревянными полами; здесь были уютные на вид красные сиденья с натяжной обивкой. Девочка расположилась в одном из них, на ней были синие джинсы и желтая футболка. На этом снимке ей было лет десять‑одиннадцать; она улыбалась в объектив.
– Понятно, почему я ее пропустила, – заметила Делорм. – Это один из тех снимков, где он ничего с ней не делает. Ребенок выглядит счастливым.
– Посмотрите на фон.
– Там небольшой гидроплан, на понтонах. Можно разглядеть часть номера у него на хвосте. Буквы: С, G, К.
– Все верно. Это «сессна‑скайлейн», а полностью номер выглядит так: CGKMC. Минут за пять мы соотнесли эти буквы со всевозможными «сесснами» и с Алгонкин‑Бей. И получили на выходе одного парня по имени Фрэнк Раули. Более того, могу дать вам его адрес и телефон. Надеюсь, я произвел на вас впечатление.
– Но самолет – на заднем плане, только и всего. Нет никаких причин считать, будто есть какая‑то связь между владельцем самолета и этим подонком на снимках, верно?
– Да, но это только начало.