Раньше ведь у детей не было ни синдрома дефицита внимания, ни булимии с анорексией, они не хамили старшим и не слушали музыку, в которой сплошной секс и насилие.
Я против воли скривился:
– Да нет, раньше все было точно так же. Послушайте Элвиса или там братьев Эверли и скажите мне потом, о чем они, по‑вашему, поют. А насчет гиперактивности и булимии – вы вспомните себя классе этак в восьмом. Все там было – только тогда никто не считал эти вещи болезнью.
– Ладно, – отозвался он. – А что насчет культуры? Тогда не было всех этих журналов и реалити‑шоу,
Андре Стайлз
Служба социальной защиты
Отдел по вопросам семьи
– Это социальный работник, который занимался Софи. Вроде он только недавно перестал с ней работать – когда ей семнадцать исполнилось, кажется. Не знаю, поддерживает он с ней контакт или нет, но есть смысл поинтересоваться.
– Брайан, как вы считаете, где она сейчас?
– Не знаю.
– Ну хотя бы предположение у вас какое‑нибудь есть?
Он задумался. Засунул бумажник обратно в карман.
– Там же, где и всегда. С этой своей подружкой, которую вы ищете.
– С Амандой?
Он кивнул.
– Я поначалу думал, что она положительно повлияет на Софи, придаст ей жизненной устойчивости. А потом узнал, какое у нее прошлое. Довольно‑таки мерзкое.
– Да, – сказал я. – Так и было.
– Мне такое не по душе. В нормальной жизни этим вещам места нет.
Я обвел взглядом его белоснежную гостиную и его белую рождественскую елку.
– Имя Зиппо вам о чем‑нибудь говорит?
Он пару раз моргнул.
– Софи по‑прежнему с ним встречается?
– Не знаю. Я просто собираю факты, пока картина не начнет проясняться.
– А, часть вашей работы, да?
– Это и есть моя работа.
– Зиппо на самом деле зовут Джеймс Лайтер – отсюда и прозвище. Больше я о нем ничего не знаю, я и видел‑то его один раз. От него тогда несло травой, и выглядел он как шпана. В точности такой тип, какого я в жизни своей дочери видеть не хотел, – татуированный весь, штаны мешковатые, кольца в бровях и бороденка жиденькая такая. – Его перекорежило. – Совсем, совсем не подходящий тип.
– А где ваша дочь с Амандой и Зиппо обычно тусовалась, не знаете?
Он задумался – надолго, так что и мне, и ему хватило времени не торопясь допить воду. Наконец он произнес:
– Нет, не знаю, честно говоря.
Я открыл свой блокнот, нашел страницу, заполненную сегодняшним утром:
– Одна из одноклассниц Аманды и Софи сказала мне, что Софи и еще четверо зашли в комнату.
Двое в этой комнате умерли, но…
– О господи.
– …но вышли из нее четверо. Ничего на ум не приходит?
– Что? Нет. Бредятина какая‑то.
Он встал с дивана, и ключи у него в кармане забренчали, пока он раскачивался с пятки на носок.
– Софи умерла?
Где‑то с полсекунды я удерживал его отчаявшийся взгляд:
– Не знаю. Ни малейшей идеи.
Он покосился в сторону, затем снова посмотрел на меня:
– Вот в этом‑то вся проблема с детьми, а? У нас нет ни малейшей идеи. Ни у кого из нас.
Удалившись на перекур, Энджи позвонила в информационную службу, чтобы выяснить телефон Элейн Мерроу, проживавшей в Эксетере, штат Нью‑Гемпшир. Затем она позвонила самой Элейн и договорилась с ней о встрече.
По дороге в «гранитный штат» мы молчали – во всяком случае, поначалу. Энджи глядела в окно – на выстроившиеся вдоль шоссе голые деревья, на тающие кляксы снега.
– Ей‑богу, как же мне хотелось перелезть через кофейный столик, – сказала она наконец. – И выдавить ему глаза на хрен.
– Просто удивительно, что с такими манерами тебя не приглашают на светские приемы, – сказал я.
– Я серьезно. – Она повернулась ко мне. – Сидит такой, втирает про «ценности», а сам родную дочь выгнал ночевать на лавочке на автобусной остановке. И, блин, называет меня «Энджела», как будто имеет представление, кто я такая. Ненавижу, ненавижу, мать твою, когда люди так делают. И, господи Исусе, ты же сам видел, как он разошелся, когда про свою покойную жену говорил. «Неподходящее для ребенка окружение», мать его так. И из‑за чего? Из‑за того, что она любила гранолу и сериал «Секс в другом городе»?
– Полегчало?
– Чего? – спросила она.
– Выговорилась? – сказал я. – Потому что я там занимался выуживанием информации о пропавшей девочке, чтобы найти другую пропавшую девочку Ну, знаешь, делом занимался.
– А мне вот показалось, что ты ему разве что ботинки языком не вылизывал.
– А что, у меня был выбор? Вместо этого надо было встать в позу и высказать все, что я о нем думаю?
– Я же ведь ничего ему не сказала.
– Все равно, ты очень непрофессионально себя повела. У тебя на лице было написано, что ты на самом деле о нем думаешь.
– А в «Дюхамеле» о тебе не то же самое говорят?
Черт. Неплохо.
– Даже в наихудшем случае я вел себя раз в десять профессиональнее, чем ты.
– В десять раз, значит?
– В десять.
– Так что, я, значит, должна сидеть себе тихо, пока этот самодовольный козел поет дифирамбы собственной персоне, да?
– Да.
– А я не могу.
– Я заметил.
– Слушай, ну неужели вот это и есть наша работа? У меня что, просто стерлось из памяти, что мы только тем и занимаемся, что допрашиваем людей, от общения с которыми хочется потом залезть под душ часиков этак на пять?
– Частично – да. – Я взглянул на нее. – Ладно, по большей части так и есть.
Чем ближе мы оказывались к нью‑гемпширской границе, тем меньше машин было на шоссе. Я надавил на газ, и деревья за окном превратились в размытое коричневое пятно.
– Решил пополнить коллекцию штрафов за превышение скорости? – спросила Энджи.
Я всегда водил быстро – за исключением тех случаев, когда в машине со мной была моя дочь. И Энджи давно с этим смирилась – точно так же, как я смирился с тем, что она курит.