Брайан врал как сивый мерин и приписывал Софи идиотские выдумки, которые сам же и изобретал. Когда все это началось, ей было семь лет. Семь. Мы все до последнего цента истратили на суды, на борьбу с этим его идиотским иском, выиграть который он не мог – так ему с самого начала и сказали. Я… – Она поняла, что все это время машинально чесала собаку за ухом, и чересчур сильно. Отняла руку – мелко, почти незаметно дрожащую.
– Вы не торопитесь, если что, – сказала Энджи. – Мы не настаиваем.
Элейн благодарно кивнула и прикрыла на полминуты глаза.
– Когда Шерил впервые пожаловалась на изжогу, мы особого значения этому не придали – после такой нервотрепки и язву можно заработать. А потом у нее обнаружили рак желудка. Я помню, как стояла тогда в приемной онколога, и перед глазами у меня всплыла самодовольная рожа Брайана. Я тогда подумала: «Ну надо же. Говнюки и вправду всегда выигрывают. Каждый раз».
– Не всегда, – сказал я, хотя сам совсем не был в этом уверен.
– В ту ночь, когда Шерил скончалась, мы с Софи были с ней до последнего ее вздоха. А когда наконец вышли из больницы… Три ночи было сыро и ветрено, и знаете, кто нас поджидал на парковке?
– Брайан.
Она кивнула.
– И выражение лица у него было… Никогда не забуду – вроде и брови нахмурены, и уголки губ опущены – выглядел он опечаленно.Но глаза! Блин.
– Сияли, да?
– Как будто он только что джекпот в лотерее сорвал. А через два дня после похорон заявился ко мне в сопровождении двух полицейских и забрал Софи.
– После этого вы с ней общались?
– Поначалу нет. Я потеряла жену, а затем – девочку, которая стала мне родной дочерью. Брайан запретил ей мне звонить. А поскольку по закону я ей чужая, то после того, как я во второй раз съездила в Бостон, чтобы повидаться с ней в школе на перемене, Брайан добился через суд, чтобы я вообще не имела права к ней приближаться.
– Я передумала, – сказала Энджи. – Я слишком мягко себя с ним вела. Надо мне было ему яйца открутить к чертовой матери, когда была возможность.
Элейн улыбнулась:
– Ну, всегда можно нанести ему еще один визит.
Энджи протянула руку и похлопала Элейн по ладони, а та сжала ее пальцы и несколько раз кивнула, сморгнув слезы.
– Софи снова связалась со мной, когда ей было около четырнадцати. Совершенно другой человек – переполненный гневом и страданием. Жила с папашей‑говнюком, мачехой‑шалавой и избалованным братцем, который ее ненавидел. И по логике, это я была во всем виновата: почему я допустила, чтобы ее от меня забрали? Почему я не смогла спасти ее мать? Почему мы не переехали в штат, где наш брак зарегистрировали бы, чтобы я могла ее удочерить? И с чего мы вообще уродились лесбиянками? – Она прерывисто вздохнула сквозь сжатые зубы, прерывисто выдохнула. – Ну и все в таком роде, приятного мало. Все мои раны разбередила. Через какое‑то время я просто перестала отвечать на ее звонки, потому что сил у меня не было сносить всю ее ярость и оправдываться за грехи, которых я не совершала.
– Вам не в чем себя винить, – сказал я.
– Легко сказать, – ответила она. – Сделать трудно.
– Значит, вы давно с ней не разговаривали? – спросила Энджи.
Элейн в последний раз похлопала ее по руке.
– Пару раз в прошлом году. Она всегда под кайфом была, когда мне звонила.
– Под кайфом?
Она взглянула на меня:
– Ну да, под кайфом. Я сама десять лет как в завязке, но прекрасно помню, как себя ведут торчки, когда с ними разговариваешь.
– И на чем она сидела?
Она пожала плечами:
– Видимо, на каком‑то стимуляторе, из жестких. Узнаваемая манера речи – быстрая, агрессивная – такое от кокса бывает. Я не утверждаю, что она именно на кокаине была, но на чем‑то похожем, что вызывает движуху.
– Про Зиппо она никогда не упоминала?
– Приятель ее, ага. Очаровашка еще тот, судя по ее словам. Она очень гордилась, что он там с какими‑то русскими водится.
– Русскими в смысле мафии? – спросила Энджи.
– Как я поняла.
– Зашибись, – сказал я. – А что насчет Аманды Маккриди? Ее она когда‑нибудь упоминала?
Элейн присвистнула:
– Ее богиня? Ее золотой идол и образец для подражания? Я с ней никогда не сталкивалась, но для шестнадцатилетней девочки она, по словам Софи, была весьма… выдающейся личностью.
– Вот и нам тоже так показалось. Софи вообще была из тех, кому нужен лидер?
– Как и большинство людей, – сказала Элейн. – Всю свою жизнь они ждут, чтобы кто‑нибудь им сказал, что делать и кем быть. Больше им ничего и не надо. Не важно, кто это будет – политик, супруг или гуру, главное, чтобы это была альфа‑личность.
– И Софи нашла свою альфу? – спросила Энджи.
– Ага. – Она поднялась со стула. – Нашла. Не звонила мне… с июля где‑то. Надеюсь, я вам помогла.
Мы сказали, что да.
– Спасибо, что зашли.
– Спасибо, что рассказали нам все.
Мы пожали ей руку и вслед за ней и собакой вышли из сарая и направились по грунтовке к машине. Заходящее солнце касалось голых деревьев, а воздух пах сыростью и гниющими листьями.
– Как вы поступите, когда найдете Софи?
– Меня наняли найти Аманду, – сказал я.
– То есть вернуть Софи отцу у вас обязанности нет?
Я покачал головой:
– Ей семнадцать лет. Даже если бы я захотел, ничего не смог бы поделать.
– Но вы не хотите?
Мы с Энджи ответили в один голос:
– Нет.
– Можно попросить вас об услуге? Когда найдете ее?
– Конечно.
– Скажите, что в моем доме для нее всегда найдется место. В любое время. Под кайфом она или нет, злится на меня или нет, без разницы. На мои собственные чувства мне уже наплевать. Я только хочу знать, что она в безопасности.
Она и Энджи обнялись – такими естественными объятиями, секрет которых ускользает даже от самых продвинутых мужчин. Иногда я подкалываю Энджи по этому поводу. Называю это «объятиями в стиле мыльной оперы» или «провернуть Опру». Но на сей раз за этим жестом крылось что‑то другое, с трудом поддающееся определению, – то ли признание глубокой несправедливости происходящего, то ли попытка ободрить.
– Она заслуживала таких родителей, как вы, – сказала Энджи.
Элейн тихо плакала, уткнувшись в ее плечо, а Энджи, положив ладонь ей на затылок, тихонько ее баюкала – так, как часто делала с нашей дочерью.
– Она вас заслуживала.
Андре Стайлз встретил нас у входа в здание Службы социальной защиты на Фарнсворт‑стрит, и мы втроем направились вниз по Сипорт, пока наконец не решили укрыться от снега и ветра в таверне на Слипер‑стрит. После того как мы уселись за столик и сделали заказ подошедшей официантке, я сказал:
– Еще раз спасибо, что согласились с нами встретиться, мистер Стайлз.
– Пожалуйста, – отозвался он, – только не зовите меня «мистер». Просто Дре.
– Ну, значит, Дре.