– Кроме Брюстера, – сказал я.
– А? – Энджи подняла глаза от фотографии Дэвида с незнакомой женщиной.
– Почему этот Брюстер не испугался, как остальные?
Она подвинула стул поближе к моему и взглянула на схему.
– Вот он, – сказал я, ткнув пальцем на фигурку человечка, которую она обозначила как С7. – Он обогнал Веттерау. Следовательно, он находился спиной к машине.
– Ну да.
– Он слышит визг шин. Оборачивается. Видит, как на него несется машина. И при этом… – Я нашел его заявление и стал читать вслух: – Он, цитирую, находился в футе от этого парня, потянулся к нему и «вроде как застыл», когда Веттерау ткнулся башкой в машину.
Энджи забрала у меня заявление и прочитала его.
– Да, но в такой ситуации человек действительно может застыть на месте.
– Но он‑то не застыл. Он
– Лендздаун, двенадцать, – сказала она, – это у нас…
– Фенуэй‑парк.
Она издала глухое рычание.
– И как копы это проглотили?
Я пожал плечами:
– Показания с очевидцев снимал какой‑то салага. Сорок шесть свидетелей, он устал, и все такое.
– Черт.
– Но Брюстер, – сказал я, – явно во всем этом замазан. Теперь это очевидно.
Энджи уронила факс на стол.
– Это был не несчастный случай.
– Похоже что так.
– Как ты думаешь, что там было на самом деле?
– Брюстер движется на восток, Веттерау идет на запад. Проходя мимо, Брюстер ставит ему подножку. Бум.
Она кивнула. На ее усталом лице мелькнуло оживление.
– Брюстер утверждает, что он наклонился
Кабинет доктора Дианы Борн располагался на втором этаже дома по Фейрфилд‑стрит, между галереей, специализирующейся на продаже восточно‑африканской домашней утвари середины XIII века, и фирмой по выпуску наклеек на бамперы, перенесенных на тканую основу и снабженных магнитами, чтобы можно было лепить их на холодильники.
Кабинет доктора Дианы Борн располагался на втором этаже дома по Фейрфилд‑стрит, между галереей, специализирующейся на продаже восточно‑африканской домашней утвари середины XIII века, и фирмой по выпуску наклеек на бамперы, перенесенных на тканую основу и снабженных магнитами, чтобы можно было лепить их на холодильники.
Кабинет был обставлен в стиле, представлявшем собой нечто среднее между дизайном Лоры Эшли и испанской инквизицией. Пухлые кресла и диваны с вышитыми на подушках цветами могли бы показаться уютными, если бы не пугающая кроваво‑красная и угольно‑черная расцветка. Им вторил выполненный в той же гамме ковер, а на стенах висели репродукции Босха и Блейка. Я всегда думал, что кабинет психиатра должен говорить пациенту: «Пожалуйста, расскажите мне, что вас беспокоит», но уж никак не: «Пожалуйста, не кричите!»
Диане Борн было хорошо за тридцать. Она оказалась такой худющей, что я с трудом подавил в себе желание немедленно позвонить в ближайшую забегаловку, торгующую навынос, заказать там какой‑нибудь еды и накормить ее, хоть бы и насильно. В своем белом облегающем платье без рукавов с глухим воротом она в полумраке кабинета походила на призрак, парящий над болотом. Бледная кожа и бесцветные волосы были практически одинакового оттенка, так что нельзя было с точностью определить, где кончается одно и начинается другое. Ее серые глаза напоминали полупрозрачный лед. Узкое платье не столько подчеркивало стройность фигуры, сколько заставляло обратить внимание на немногие выпирающие части тела: икры ног, бедра и округлые плечи. Глядя на нее, сидящую за столом из дымчатого стекла, я подумал, что из нее получился бы отличный автомобильный мотор: обтекаемый, идеально пригнанный, утробно урчащий на каждом светофоре.
Мы расселись, и доктор Диана Борн тут же отодвинула в сторону небольшой метроном, чтобы нам ничто не мешало смотреть друг на друга, и закурила.
Она едва заметно улыбнулась Энджи:
– Чем я могу вам помочь?
– Мы расследуем смерть Карен Николс, – сказала Энджи.
– Понятно, – сказала она и затянулась сигаретой. – Мистер Кензи предупредил меня по телефону. – Она стряхнула пепел в хрустальную пепельницу. – Но относительно деталей, – она уперла в меня взгляд своих глаз цвета тумана, – он был достаточно сдержан.
– Сдержан, – подтвердил я.
Она сделала новую затяжку и закинула ногу на ногу.
– Вы согласны с моей оценкой?
– О да. – Я слегка поиграл бровями.
Она снова изобразила на лице некое подобие улыбки и повернулась к Энджи:
– Полагаю, я еще по телефону ясно дала понять мистеру Кензи, что не испытываю желания обсуждать подробности лечения мисс Николс с кем бы то ни было.
Энджи щелкнула пальцами:
– Вот облом.
Диана Борн развернулась ко мне:
– Мистер Кензи, однако, конфиденциально поведал мне…
– Конфиденциально? – переспросила Энджи.
– Именно. Конфиденциально поведал мне, что располагает определенной информацией, которая, – поправьте меня, если я ошибаюсь, мистер Кензи, – способна вызвать вопросы относительно вероятного нарушения профессиональной этики, допущенного мной во взаимоотношениях с мисс Николс.
Она приподняла бровь – я в ответ приподнял обе.
– Я бы не сказал, что выразился настолько…
– Определенно?
– Цветисто. Но суть, доктор Борн, вы передали правильно.
Доктор Борн передвинула пепельницу чуть левее, так что мы смогли увидеть лежащий за ней маленький диктофон.
– Закон обязывает меня предупредить вас, что наш разговор записывается.