Мы с Буббой протиснулись сквозь толпу гостей и выбрались наружу. Закрыли за собой дверь и принялись разгонять руками дым над грилем.
Вокруг него собрались исключительно мужчины. Из гигантского магнитофона, стоявшего на крыльце, разносился голос Спрингстина – еще одного почетного макаронника. Гости, отличавшиеся выдающейся толщиной, вовсю уплетали хот‑доги и чизбургеры размером с добрый кирпич каждый, обильно посыпанные перцем, луком и прочими приправами.
Над грилем колдовал низенький мужик с угольно‑черными волосами, уложенными в высокую прическу, добавлявшую дюйма три к его росту. На нем были джинсы, белые кроссовки и футболка с надписью на спине «Лучший в мире отец», поверх которой он надел фартук в красно‑белую клетку. Он орудовал стальной лопаткой, переворачивая плотно уложенные сразу на две решетки колбаски, гамбургеры, маринованные куриные грудки, сосиски, красные и зеленые перцы, колечки лука и помешивая горку мелко нарубленного чеснока в гнезде из фольги.
– Эй, Чарли! – крикнул коротышка. – Тебе гамбургер дочерна обжарить?
– Чернее Майкла Джордана! – ответила ему гора сала.
Несколько мужчин засмеялись.
– Чернее некуда! – Коротышка кивнул, взял из пепельницы рядом с грилем сигару и зажал ее между зубами.
– Стиви! – позвал Бубба.
Тот обернулся и улыбнулся, не выпуская сигары изо рта.
– Здорово, Роговски! Эй, ребята, Поляк пришел!
Со всех сторон посыпались восклицания: «Бубба!», «Роговски!», «Братан!». Кое‑кто из гостей хлопал Буббу по широкой спине, другие жали ему руку. На меня, следуя примеру Стиви, никто не обращал никакого внимания. Пока он не скажет, я для них не существую.
– Насчет того дельца на прошлой неделе, – обращаясь к Буббе, сказал Стиви Замбука. – Проблем не было?
– Не‑а.
– Он там не особо выступал? Трудностей не возникло?
– Не‑а, – повторил Бубба.
– Слыхал я, один хрен из Норфолка сильно на тебя обиделся.
– Я тоже слыхал, – ответил Бубба.
– Помощь не требуется?
– Нет, спасибо, – сказал Бубба.
– Уверен? А то я могу…
– Спасибо, – сказал Бубба. – У меня все схвачено.
Стиви Замбука поднял взгляд над грилем и улыбнулся Буббе:
– Роговски, ты никогда ни о чем не просишь. Многих это нервирует.
– А тебя, Стиви?
– Меня? – Он покачал головой. – Нет. Раньше только так и делали. И нынешним не грех бы поучиться. Мы с тобой, Роговски, – почти все, что осталось от старой школы. Хотя мы не такие уж и старые. А эти козлы… – Он посмотрел через плечо на сборище жирдяев. – Только и думают, как бы про них кино сняли или книжку написали.
Бубба безо всякого интереса посмотрел на компанию гостей:
– Я слышал, у Фредди все хреново.
Фредди Константин по прозвищу Толстяк возглавлял местную мафию. Поговаривали, что осталось ему недолго. И самый вероятный претендент на его место в настоящий момент стоял перед нами и жарил колбаски.
Стиви кивнул:
– Простату у него уже оттяпали и на помойку выбросили. В Бригхемской больнице. Говорят, теперь и до кишок добираются.
– Жаль, – сказал Бубба.
Стиви пожал плечами:
– С природой не поспоришь, так? Сначала живешь, потом умираешь. Люди поплачут, а потом пойдут обедать. – Стиви переложил на тарелку размером с гладиаторский щит пять гамбургеров, полдюжины хот‑догов и немного курятины, поднял тарелку над плечом и сказал: – Забирайте, жиртресты сраные.
Бубба отклонился назад и засунул руки в карманы пальто. Один из толстяков забрал у Стиви тарелку и отнес ее к столику с приправами.
Стиви закрыл крышку гриля. Положил лопатку и глубоко затянулся сигарой.
– Бубба, иди пообщайся с парнями. Съешь чего‑нибудь. А мы с твоим приятелем пойдем прогуляемся.
Бубба пожал плечами и не двинулся с места.
Стиви Замбука протянул руку:
– Кензи, так? Давай пройдемся.
Мы сошли с крыльца, пробрались между пустыми белыми столиками и выключенными дождевальными установками и спустились к садику, обложенному кирпичом и поросшему жухлыми одуванчиками и крокусами.
За садом располагался подвесной диван‑качели. Здесь же стоял столб, к которому когда‑то крепилась бельевая веревка. Стиви Замбука сел справа на диван и похлопал по сиденью рядом с собой.
– Садись, Кензи.
Я сел.
Стиви откинулся назад, глубоко затянулся сигарой, выдохнул дым, оторвал свои ноги от земли и на секунду застыл, будто завороженный видом своих белых кроссовок.
– Ты с Роговски с пеленок знаком, так?
– Ага, – сказал я.
– Он всегда был такой отмороженный?
Я видел, как Бубба, сойдя с крыльца, сооружает себе чизбургер.
– Он всегда играл по своим собственным правилам, – сказал я.
Стиви Замбука кивнул.
– Я много чего о нем слышал, – сказал он. – Лет с восьми или около того жил на улице… А ты и твои приятели таскали ему еду и все такое. А потом Морти Шварц, старый еврей букмекер, взял его к себе и растил, пока не помер.
Я кивнул.
– Говорят, ему не наплевать только на собак, внучку Винсента Патрисо, призрак Морти Шварца и на тебя.
Я увидел, как Бубба сел в стороне от остальных и ел свой бургер.
– Значит, правду говорят? – спросил Стиви Замбука.
– Наверное, – сказал я.
Он похлопал меня по колену:
– Помнишь Джека Рауса?
Джек Раус был главой ирландской мафии – до того, как несколько лет назад исчез.
– Конечно.
– Незадолго до того, как он исчез, он назначил награду за твою голову. И не только среди своих, Кензи. И знаешь, почему ты до сих пор жив?
Я покачал головой.
Стиви Замбука ткнул подбородком в сторону крыльца:
– Роговски. Он пришел в заведение, где капо играли в карты, и сказал, что, если с тобой что‑нибудь случится, он пойдет по улицам и будет убивать каждого встретившегося по пути их бойца, пока его самого не убьют.
Бубба доел гамбургер и с бумажной тарелкой в руках отправился за добавкой. Мужчины у стола с приправами разошлись в стороны, оставив Буббу одного. Бубба всегда был один. Это был его выбор. И одновременно цена, которую он платил за то, что так отличался от прочих представителей своего вида.
– Вот это и есть верность, – сказал Стиви Замбука. – Я пытаюсь привить это качество своим людям, но ничего не получается. Они верны только до тех пор, пока я им плачу. Понимаешь? Верности научить нельзя. И привить ее нельзя. Это все равно что пытаться научить любви. Бессмысленное занятие. Или верность у тебя в сердце, или ее нет. Тебя ни разу не ловили, когда ты таскал ему еду?
– В смысле, родители?
– Ага.
– Конечно ловили.
– И пороли?
– О да, – сказал я. – И не один раз.
– Но ты все равно воровал еду с семейного стола, так?
– Ага, – сказал я.
– Почему?
Я пожал плечами:
– Да потому что. Мы же были мальчишки.
– Видишь, вот о том я и толкую. Это и есть верность. Это и есть любовь, Кензи.