А голубой вельветовый смокинг трогать уж точно ни к чему. Так что… нет». Феррис ни разу его не стирал.) Как бы то ни было, но еще чистый смокинг в тот вечер явился перед нами впервые, когда его хозяин вышел поздороваться с нами, вооружившись метровой бутылью красного вина и бутылкой абсента, которую он привез из Берлина. Феррис налил нам и того и другого. Он выглядел таким довольным из-за того, что я приехала, поцеловал меня в обе щеки, отметил, что я великолепно выгляжу и… затем проделал все то же самое по отношению ко всем остальным гостям. Так и прошел вечер. Я кружила вокруг Ферриса, но он ускользал от меня. Другой приятель чмокнул меня в полночь, когда мы все вместе стояли на верхушке колокольни, глядя под пронизывающим ветром на фейерверки, расцветавшие над Парижем.
Но вечеринка продолжалась.
Парочка ребят так же безуспешно охотилась за мной, как я за Феррисом. (Подобное частенько случается на вечеринках, когда толстые женщины гоняются за мужчинами, которые охотятся за симпатичными моделями – все бегают по кругу, и никто никого не может поймать.)
В шесть утра вечер наконец завершился, потому что брат Ферриса должен был проводить службу в девять. Я стояла перед собором со своими новыми 60 друзьями, в равной степени счастливая и разочарованная. На прощание я обняла Ферриса и пошлепала домой.
Следующее «утро» наступило у меня где-то в час, когда я проснулась и, оставив Эмму и Салли спать дальше, отправилась завтракать в одиночестве. Для этой цели мне посчастливилось найти идеальное кафе, крошечное и теплое. В первый раз за всю мою поездку из-за туч выглянуло солнце, его лучи отражались от окон церкви Святой Марии Магдалины и падали, практически ослепляя, прямо мне на лицо. Эта модерновая церковь, законченная в 1842 году, была похожа на греческий храм. Она красива, но, на мой взгляд, пытается казаться тем, чем она не является. Я почувствовала, что истощена, ведь мои надежды потерпели крах в этой компании, состоящей из потрясающих людей. После завтрака я вошла в собор, опустилась на колени и поблагодарила Господа. Пусть я не нашла свою истинную любовь, но зато я познакомилась с людьми, которые сделают меня счастливой и без нее. Моя жизнь становилась похожей на ту, какой она и должна была быть.
Когда Феррис вернулся домой из Парижа, он пригласил к себе в гости огромную толпу друзей на ужин – чтобы предаться воспоминаниям. В числе приглашенных была и я. И когда я вошла в дом, о котором столько мечтала, меня обняли десятки людей. Стать частью этого мира счастливых 30-летних одиночек, которые знают, как прожить свою жизнь смело и играть по-крупному, было намного круче, чем цепляться за ногу гея-барристера.
Бен сделал попытку снова сойтись, и хотя мне очень хотелось быть рядом с этим удивительным мужчиной, что-то глубоко внутри меня кричало, что я еще не готова превратиться в половинку целого. Пришлось бы пропустить слишком много веселья.
Ребенку я предпочла Аргентину
Отправление: 15 марта, 2005
Во многих важных смыслах Аргентина стала моей первой любовью. Это первое место, куда я отправилась совсем одна, и я влюбилась в него всей душой. В чем-то моя симпатия объясняется тем, что Аргентина позволила мне посмотреть на себя иначе, как будто я была в летнем лагере и впервые встречалась с человеком, который мной восхищался. Аргентина заставляла меня чувствовать себя как будто освещенной, девчонкой, ради которой снимает камера и играет музыка, девчонкой, способной впервые разбить тебе сердце.
Депрессивно, не правда ли?
После семи лет работы над «Шоу 70-х» мне осталось дописать один сезон, – и это значило, что грядут мои последние весенние каникулы, которые я проведу в путешествии – через год мне придется искать работу. Но все, с кем я обычно путешествовала, были либо слишком загружены на работе, либо безработны, либо слишком замужем, либо слишком беременны.
И вот она – ПУСТОТА.
«Кристин, такая пустота – это хорошо, – сказала мне мать. – Ты всегда бежишь вперед, чтобы наполнить свою жизнь сплошным весельем. Но ничего нового или хорошего не случится, пока не будет свободного места, куда его можно втиснуть. Такие пустоты необходимы и прекрасны».
В итоге я провела неделю после года работы, просто привыкая к пустоте и пытаясь прочувствовать это ничто… а потом купила билет в один конец до Аргентины.
Вообще моей матери не стоило удивляться ни моим двойственным чувствам относительно того, чтобы осесть где-то, ни моей страсти к путешествиям на юг. Я по обоим пунктам была уже третьим поколением в семье. Моя мать обожала Латинскую Америку, и, как я уже упоминала, одной из причин, по которой они развелись с отцом, было ее стремление жить более полной, сексуальной жизнью, сопряженной с множеством путешествий. Поэтому мои родители разошлись, и когда мне было 15, а ей 38, мы обе отправились на свидания впервые.
«Кто, черт побери, пойдет с ней на свидание?» – удивлялись мы с Сашей, обсуждая мою крошечную, симпатичную, харизматичную и успешную мать, которая если не работала, то каталась на лыжах, погружалась с аквалангом и готовила гурманские блюда. «Надеюсь, она не будет ревновать, когда у меня будет много свиданий, а у нее ни одного, – добавила я, окуная очередную печеньку Орео в арахисовое масло и запихивая ее в рот на моем пухлом, покрытом прыщиками лице. – Убей меня, если я все еще буду искать парня в тридцать».
Она нормально справлялась. Как героини «Секса в большом городе». У моей матери даже были милые клички для мужчин, с которыми она встречалась: например, «Пончик» (на первом свидании купил ей пончик), «Плащ» (пришел на их первое и последнее свидание в плаще), «Нервный разрыв в аэропорту Каракаса» (понятно из названия). Мужчина, в которого она в итоге влюбилась, был колоритным, выросшим в Америке европейцем, который жил и занимался бизнесом в Мехико… и который разбил ей сердце. Его звали Ласло, но Саша называла его «Обещал все, не дал ничего».
Ласло не желал переезжать в Штаты, а моя мать не хотела заставлять меня и бабушку переезжать в Мексику, и она проиграла его 20-летней инструкторше по аэробике, которая жила на его улице. Но ее любовь к Латинской Америке сохранялась всегда, несмотря ни на что, и это передалось ей от ее матери.
Моя бабушка по матери оставила семейную ферму в Айове и сбежала в Калифорнию, когда ей было 17 лет, и больше никогда не видела свою мать. Она встретила моего дедушку на работе в авиационно-космической компании, но он был согласен жениться на ней только в том случае, если она бросит работу и будет сидеть дома с детьми. Поскольку моя бабуля родилась тогда, когда родилась (и потому что она уже была беременна моей мамой), она уволилась, родила мою мать и двух ее сестер и каждое утро просыпалась под их звонкие вопли, думая: «Господи, я должна прожить еще один день». Мама рассказывала мне, что каждая уборка в их доме происходила под бабушкины жалобы о том, как ужасно быть домохозяйкой.
В ту минуту, когда все три дочери покинули отчий дом, моя старенькая седая бабушка отправилась в школу при колледже в Комптоне и записалась в программу по обмену, чтобы поехать в Мексику. Через два месяца она умчалась от моего деда, и какая-то мексиканская семья, пригласившая к себе американского студента по обмену, получила мою бабулю. Я до сих пор сочувствую тому 17-летнему мексиканскому пареньку, который наверняка столько успел вообразить об этой большеглазой и половозрелой американской «сестричке».
В общем, женщины моей семьи по материнской линии были путешественницами. Но родственники моего отца были совсем другими. Так же, как моя мама обожала странствовать, мой отец любил наблюдать закат в своем дворе, как и его родители.