И надо сказать, оснований для этого было у него достаточно. До сих пор в Париже нет ни одной мемориальной доски, увековечивающей память писателя. В то же время Селин был одним из очень и очень немногих французских писателей, романы которого стали выходить в самой престижной серии издательства «Галлимар» – «Плеяде». В настоящий момент в этой серии вышло все собрание его сочинений, что, фактически, означает официальное причисление его к сонму классиков. И тем не менее, Селину, как никому другому во всей мировой литературе удалось избежать сопутствующего подобному признанию опошления: он сумел найти в мире такую нишу, надежно укрывшую его творчество от выхолащивания, превращения в «общее место» культуры. Правда, заплатить ему за это пришлось дорогой ценой. Отдавал ли он себе в этом отчет сам? Скорее всего, да. Однажды он, в свойственной ему манере, как бы вскользь заметил: «критики меня не портят». И был прав! (см. Жак Бреннер «Моя история современной французской литературы», стр. 134).
Широко распространено мнение, в соответствии с которым творчество Селина принято делить на два этапа: поздний и ранний. Причем период расцвета, как правило, связывается с ранним периодом его творчества. Временная граница, пришедшаяся на годы Второй Мировой войны и конца сороковых, отделяющая его ранние книги от поздних, действительно существует. В то время как с оценочной частью этого суждения невозможно согласиться. Можно говорить об определенном стилистическом сдвиге, произошедшем в его позднем творчестве, о появлении в его последних книгах некоторых новых тем, однако противопоставлять его поздние книги ранним, а тем более говорить о его творческой деградации способен только очень поверхностный читатель. Не следует забывать, что и свои первые книги Селин опубликовал уже в зрелом возрасте, когда ему было далеко за тридцать.
Кстати, это позднее вхождение в литературу роднит его с нашим соотечественником Ва-силием Розановым, который тоже вошел в русскую литературу, когда ему было далеко за трид-цать, имея за плечами богатый жизненный опыт. Вообще, между обоими довольно много обще-го, хотя один в большей степени считал себя мыслителем и оперировал традиционными религиозными и философскими идиомами, а другой больше доверял живой стихии человеческой речи. Действительно, концептуальных статей Селин написал буквально считанные единицы. Небольшое эссе «Mea culpa», написанное им после посещения Советского Союза, тем не менее, во многих отношениях показательно. Лейтмотивом этого эссе является не столько разочарование в советской реальности, сколько куда более глобальное разочарование в человеке вообще, который, по мысли Селина, в любых условиях, вне зависимости от социального положения, которое он занимает, и политической системы, в которой он живет, остается существом не только слабым, но и опасным. При всей видимой простоте этого обобщения, оно, по существу, подводит черту под великими «пессимистическими прозрениями» по поводу человека, характерными для таких мыслителей XIX века, как учитель и предшественник Василия Розанова Константин Леонтьев или Ницше – людей, во многом опередивших свое время. «Подводит черту», ибо разочарование Селина в человеке носит более тотальный характер и лишено каких-либо отсылок к положительным идеалам, вроде христианства (у Леонтьева) или сверхчеловека (у Ницше). Впрочем, сам Селин практически ни-когда вслух не говорил о своих философских пристрастиях. Исключение составил разве что посвященный детству и отношениям с родителями роман «Смерть в кредит» (1936), где явственно видны следы увлечения Селина Фрейдом, пик которого пришелся на период создания этого романа.
Творчество Селина, действительно, знаменует собой тотальное разочарование в человеке и человечестве. Он сам не устает напоминать об этом своим читателям, называя людей то «мисти-ками смерти, которых следует опасаться», а то и просто «тяжелыми и тупыми».
Однако было бы большой ошибкой свести весь пафос творчества Селина к чистому негативу. В этой связи, воз-вращаясь к сходству с Василием Розановым, можно вспомнить одно из посвященных тому за-падных исследований, которое носит весьма характерное название – «Юродивый в русской ли-тературе». Во французской литературе, столь богатой всевозможными эксцентричными личностями, это место, на мой взгляд, должен был бы занять именно Селин.
«Посвящается животным» – это эпиграф к последнему роману Селина «Ригодон», который увидел свет уже после смерти автора. Посвящение, сделанное рукой одного из самых «циничных» и «антигуманных» писателей XX века кажется довольно неожиданным, но только для тех, кто не знаком с его творчеством или знаком понаслышке. Животные всегда занимали в творчестве Селина одно из центральных мест, впрочем, как и в жизни…
А тех, кто недостаточно знаком с его творчеством, и сегодня, увы, очень много, не только у нас, но и во всем мире. Вышедший в 1932 году роман «Путешествие на край ночи» сразу же окружил имя Селина шумной и скандальной известностью, которая хотя и не принесла ему ка-ких-то особых официальных наград и материальных благ, но сохранилась за ним на всю жизнь. И как это ни парадоксально, именно эта известность делает Селина по сей день писателем мало знакомым большинству, и в сущности, так до конца и не понятым. Ибо бросавшееся в глаза но-ваторство Селина в сфере французского литературного языка, активное использование им арго, склонность к подчеркнуто эпатажным декларациям очень скоро были позаимствованы у него чуть ли не большинством современных писателей и утратили свою новизну. Ощущение новизны исчезло, а вместе с ним стал угасать интерес к Селину широкой публики, да и критики. А между тем Селин нуждается в гораздо более глубоком, и я бы даже сказал, медитативном прочтении, ибо это писатель, наделенный исключительно глубоким экзистенциальным опытом, который, в отличие от используемых им внешних литературных приемов, никогда не станет достоянием большинства и никогда не утратит своей новизны.
Экзистенциальный опыт Селина – это опыт человека, прошедшего через войну, тюрьму, болезни и всевозможные унижения… Тут невольно в памяти всплывает фигура Достоевского… В свое время народник-атеист Михайловский назвал христианского писателя Достоевского «же-стоким талантом». Именно таким «жестоким талантом» можно было бы назвать и Селина, и хотя сам он не считал себя религиозным писателем, его ставшая уже «притчей во языцах» антигуманность безусловно сродни религиозной «жестокости» к человеку Достоевского. Можно безо всякой натяжки сказать, что его творчество апокалиптично. Его романы – это торжество обратной перспективы, в той мере, в какой этот термин вообще применим к литературе. Люди у Селина лишены права на какое-либо мировоззрение, мнение, гордыню, они настолько обнажены, очищены от всего человеческого, что становятся подобны бессловесным тварям, то есть животным. А таким обнаженным человек может предстать… или перед Богом, о котором сам Селин никогда не говорит, или перед Смертью, о которой он говорит постоянно. Более того, животным Селин всегда отдает некоторое предпочтение, даже перед лицом Смерти. «Чьих только предсмертных судорог и где только я ни наблюдал: в тропиках, во льдах, в нищете, в роскоши, за решеткой, на вершинах Власти, пользующихся всеобщим уважением, всеми презираемых, отверженных, во время революций, в мирное время, под грохот артиллерийской канонады, под звон новогодних бокалов… моему слуху доступны все оттенки звучания органа de profundis… но тяжелее всего, я думаю, бывает: собакам!.. кошкам… и ежам…»
Селин «отразил ужас буржуазного существования… показал превращение человека в волка среди волков». Это определение творчества Селина в Краткой Литературной Энциклопедии начала 70-х не совсем точно, причем не столько своей идеологической предвзятостью («ужас буржуазного существования»), а прежде всего потому, что в нем слишком явно проступает абсолютно не свойственная Селину человеческая гордыня: мол, для человека нет ничего ужаснее, чем оказаться «волком среди волков».