- Едемте со мной, вам нужно поспать.
Он покачал головой.
- Я подожду, пока Дэзи не погасит свет, - тогда буду знать, что она легла. Спокойной ночи, старина.
Он засунул руки в карманы и поспешил отвернуться, как будто мое присутствие нарушало торжественность его священного бдения. И я пошел, а он
остался в полосе лунного света - одинокий страж, которому нечего было сторожить.
Глава 8
Всю ночь я не мог заснуть; был туман, на проливе беспрестанно гудела сигнальная сирена, и я метался, как в лихорадке, между чудовищной
действительностью и тяжелыми кошмарами сновидений. Перед рассветом я услышал, как к вилле Гэтсби подъехало такси; я поспешно спрыгнул с кровати и
стал одеваться - мне казалось, я должен сказать ему что-то; о чем-то предупредить, и поскорей, потому что утром уже будет поздно.
Еще издали я увидел, что входная дверь не притворена, а Гэтсби стоит в холле, прислонясь к столу, весь сникший, то ли от физической, то ли
от внутренней усталости.
- Ничего не было, - сказал он мне тусклым голосом. - Я прождал почти до четырех, а потом она подошла к окну, постояла минутку и погасила
свет. - Никогда еще дом Гэтсби не казался мне таким огромным, как в эту ночь, когда мы рыскали по большим пустым комнатам, охотясь за сигаретами.
Мы раздвигали драпировки, похожие на полы палаток, мы водили руками по поверхности темных стен в поисках выключателей; раз я наскочил в темноте
на открытый рояль, и оттуда брызнул фонтан нестройных звуков. Повсюду пахло затхлостью, как будто комнаты уже очень давно не проветривались, и
было совершенно непостижимо, откуда взялось в них столько пыли. Наконец на одном столе обнаружилась сигаретница, и в ней две лежалые высохшие
сигареты. Мы уселись перед окном в большой гостиной, предварительно распахнув его настежь, и закурили, глядя в темноту.
- Вам надо уехать, - сказал я. - Полиция наверняка выследит вашу машину.
- Уехать, старина, сейчас?
- Поезжайте на неделю в Атлантик-Сити или в Монреаль.
Но он об этом и слышать не хотел. Как он может оставить Дэзи, не узнав, что она решила делать дальше? Он еще цеплялся за шальную надежду, и
у меня не хватило духу эту надежду отнять.
Вот тогда-то он и рассказал мне странную историю своей юности и своих скитаний с Дэном Коди - рассказал потому, что "Джей Гэтсби" разбился,
как стекло, от удара о тяжелую злобу Тома, и долголетняя феерия пришла к концу.
Вероятно, в тот час он не остановился бы и перед другими признаниями, но ему хотелось говорить о Дэзи, и только о Дэзи.
Она была первой "девушкой из общества" на его пути. То есть ему и прежде при разных обстоятельствах случалось иметь дело с подобными людьми,
но всегда он общался с ними как бы через невидимое проволочное заграждение.
С первого раза она показалась ему головокружительно желанной. Он стал бывать у нее в доме, сначала в компании других офицеров из Кэмп-
Тэйлор, потом один.
Он был поражен - никогда еще он не видел такого прекрасного дома. Но самым удивительным, дух захватывающим было то, что Дэзи жила в этом
доме - жила запросто, все равно как он в своей лагерной палатке. Все здесь манило готовой раскрыться тайной, заставляло думать о спальнях
наверху, красивых и прохладных, непохожих на другие знакомые ему спальни, о беззаботном веселье, выплескивающемся в длинные коридоры, о любовных
интригах - не линялых от времени и пропахших сухою лавандой, но живых, трепетных, неотделимых от блеска автомобилей последнего выпуска и шума
балов, после которых еще не увяли цветы.
Его волновало и то, что немало мужчин любили Дэзи до него - это еще повышало ей цену в его глазах.
Повсюду он чувствовал их незримое присутствие; казалось, в воздухе дрожат отголоски еще не замерших томлений.
Но он хорошо сознавал, что попал в этот дом только невероятной игрою случая. Какое бы блистательное будущее ни ожидало Джея Гэтсби, пока что
он был молодым человеком без прошлого, без гроша в кармане, и военный мундир, служивший ему плащом-невидимкой, в любую минуту мог свалиться с его
плеч. И потому он старался не упустить время. Он брал все, что мог взять, хищнически, не раздумывая, - так взял он и Дэзи однажды тихим осенним
вечером, взял, хорошо зная, что не имеет права коснуться даже ее руки.
Он мог бы презирать себя за это - ведь, в сущности, он взял ее обманом.
Не то чтобы он пускал в ход россказни о своих мнимых миллионах; но он сознательно внушил Дэзи иллюзию твердой почвы под ногами, поддерживая
в ней уверенность, что перед ней человек ее круга, вполне способный принять на себя ответственность за ее судьбу. А на самом деле об этом нечего
было и думать - он был никто без роду и племени, и в любую минуту прихоть безликого правительства могла зашвырнуть его на другой конец света.
Но презирать себя ему не пришлось, и все вышло не так, как он ожидал.
Вероятно, он рассчитывал взять что можно и уйти, - а оказалось, что он обрек себя на вечное служение святыне. Дэзи и раньше казалась ему
особенной, необыкновенной, но он не представлял себе, до чего все может быть необыкновенно с "девушкой из Общества". Она исчезла в своем богатом
доме, в своей богатой, до краев наполненной жизни, а он остался ни с чем - если не считать странного чувства, будто они теперь муж и жена.
Когда через два дня они увиделись снова, не у нее, а у Гэтсби захватило дыхание, не она, а он словно бы попал в ловушку. Веранда ее дома
тонула в сиянье самых дорогих звезд; плетеный диванчик томно скрипнул, когда она повернулась к Гэтсби и он поцеловал ее в забавно сложенные
нежные губы. Она слегка охрипла от простуды, и это придавало особое очарование ее голосу. С ошеломительной ясностью Гэтсби постигал тайну юности
в плену и под охраной богатства, вдыхая свежий запах одежды, которой была так много - а под ней была Дэзи, вся светлая, как серебро,
благополучная и гордая - бесконечно далекая от изнурительной борьбы бедняков.
***
- Не могу вам передать, старина, как я был изумлен, когда понял, что люблю ее. Первое время я даже надеялся, что она меня бросит, но она не
бросила - ведь и она меня полюбила. Ей казалось, что я очень много знаю, потому что знания у меня были другие, чем у нее... Вот так и вышло, что
я совсем позабыл свои честолюбивые замыслы, занятый только своей любовью, которая с каждой минутой росла. Но мне теперь было все равно. Стоило ли
что-то свершать, чего-то добиваться, когда гораздо приятнее было рассказывать ей о том, что я собираюсь совершить.
В последний вечер перед отъездом в Европу они с Дэзи долго сидели обнявшись и молчали. Погода была холодная, сырая, в комнате топился камин,
и щеки у Дэзи разгорелись. Иногда она шевелилась в его объятиях, и он тогда слегка менял позу, чтобы ей было удобнее. Один раз он поцеловал ее
темные, шелковистые волосы. Они притихли с наступлением сумерек, словно для того, чтобы этот вечер лучше запомнился им на всю долгую разлуку,
которую несло с собой завтра. За месяц их любви ни разу они не были более близки, не раскрывались полней друг для друга, чем в эти минуты, когда
она безмолвными губами касалась сукна мундира на его плече или когда он перебирал ее пальцы, так осторожно, словно боялся ее разбудить.