Множество раз я его слыхал, и теперь вот он предо мною жив стоит: сухонький, юркий, бородёнка в три волоса, весь оборванный, рожа
маленькая, клином, а лоб большой, и под ним воровские развесёлые глаза часто мигают, как две тёмные звезды.
Бывало, притащит он бутылку водки, а то Лариона заставит купить, сядут они друг против друга за стол, и говорит Савёлка:
-- А ну-ко, дьяче, валяй "Покаяние"!
Выпьют... Ларион поконфузится немножко да и запоёт, а Савёлка сидит, как пришитый, мигает, бородёнкой трясёт, слёзы на глазах у него, лоб
рукой поглаживает и улыбается, сгоняя пальцами слезинки со щёк.
Потом подскочит, как мяч, кричит:,
-- Очень превосходно, Ларя! Ну, и завидую я господу богу -- хорошо песни сложены ему! Человек-то, Ларя, а? Каков есть человек, сколь он
добр и богат душой, а? Ему ли уж не трудно перед богом ходить! А он -- вот как -- на! Ты мне, господи, -- ничего, а я тебе -- всю душу!
-- Не кощунь! -- скажет Ларион.
-- Я? -- кричит Савёлка. -- Нисколько! Даже и в помыслах нет! Где же я кощуню? Никак! Радуюсь за бога -- и больше ничего! Ну, а теперь я
тебе спою!
Встанет, руку вытянет и начнёт колдовать. Пел он тихо, таинственно пел, глаза широко раскроет, зажгёт их каким-то особенным огнём, и на
вытянутой руке его сухие пальцы шевелятся всегда, словно ищут чего-то в пустоте. Ларион к стене отвалится, опираясь руками о скамью, откроет рот
и смотрит удивлённый; я на печи лежу, а сердце у меня замирает печально-сладостно. Потемнеет весь Савёлка, только мышиные зубы его блестят, да
сухой язык шевелится, как у змеи, и пот на лбу выступит крупными каплями. Голосу у него -- конца нет, так и льётся, так и светится, подобно ручью
в поле. Кончит, покачивается, оботрёт лицо ладонью, выпьют оба и долго молчат. Потом Савёлка просит:
-- А ну-ко, Ларя, "Волною морскою"!
И так они весь вечер друг друга утешают, пока не спьянятся оба; тогда Мигун начинает похабные сказки сказывать про попов, помещиков,
царей; дьячок хохочет и я тоже, а Савёлка без устали сказку за сказкой вяжет и так смешно, что впору задохнуться со смеху.
А ещё лучше он по праздникам у кабака певал: встанет пред народом, зажмурится крепко, так что на висках морщины лягут, да и заведёт;
смотришь на него -- и словно песня в грудь ему из самой земли исходит: и слова ему земля подсказывает, и силу голосу дает. Стоят и сидят вокруг
мужики; кто голову опустил и соломинку грызёт, иной смотрит в рот Савёлке и весь светится, а бабы даже плачут, слушая.
Кончит он -- просят:
-- Валяй, брат, ещё! Выпить поднесут.
Был про Мигуна такой рассказ: украл чего-то в селе, поймали его мужики да и говорят:
-- Ну, -- кончено твоё дело! Теперь мы удавим тебя, невтерпёж нам ты!
А он будто отвечает:
-- Бросьте, мужики, не дело затеяли! Краденое вы у меня отняли, стало быть -- ничего вами не потеряно, -- имение всегда новое можно
нажить, а такого человека, как я, -- где вам взять? Кто вас утешит, как не будет меня?
-- Ладно, -- говорят, -- толкуй!
Повели его в лес вешать, а он дорогой и запел.
Сначала шли торопились, потом перестали спешить, а пришли к лесу -- и готова веревка, но
ждут, когда он кончит последнюю песню свою, а потом говорят друг другу:
-- Пускай ещё одну споёт, это ему вместо отходной будет!
Спел он и ещё, а тут солнышко взошло, оглянулись люди -- ясный день с востока идёт, Мигун среди них улыбается, ожидает смерть без страха.
Сконфузились мужики.
-- Ну его, ребята, ко всем псам! -- говорят. -- Удавишь -- греха да склоки разной не оберёшься.
И порешили не трогать Мигуна.
-- За талан твой, -- говорят, -- мы те и в пояс поклонимся, а за воровство всё-таки должны бока намять.
Побили его легонько да вместе с ним и пошли назад.
Всё это, может быть, и выдумано, да уж очень лестно про людей говорит и Савёлку хорошо ставит. А ещё и то подумайте: коли люди этак
складно сказки сказывают, стало быть -- не больно плохи они, а в том и вся суть!
Не только песни пели, но и о многом разговаривали Савёлка с Ларионом, часто -- о дьяволе: не в чести он был у них.
Помню, раз говорит дьячок:
-- Дьявол есть образ злобы твоей, отражение духовной темноты...
-- Глупость моя, значит? -- спрашивает Савёлка.
-- Именно она -- и больше ничего!
-- Должно быть, так и есть! -- смеясь, говорит Мигун. -- А то, кабы он жив был, давно бы ему сцапать меня надобно!
Совсем на верил Ларион в чертей; помню, на гумне, споря с мужиками-раскольниками, кричал он им:
-- Не дьявольское, но -- скотское! Добро и зло -- в человеке суть: хочете добра -- и есть добро, зла хочете -- и будет зло от вас и вам!
Бог не понуждает вас на добро и на зло, самовластны вы созданы волею его и свободно творите как злое, так и доброе. Диавол же ваш -- нужда и
темнота! Доброе суть воистину человеческое, ибо оно -- божие, злое же ваше -- не дьявольское, но скотское!
Они ему кричат:
-- Еретик рыжий!
А он -- своё.
-- Оттого, -- говорит, -- дьявол и пишется рогат и козлоног, что он есть скотское начало в человеке.
Лучше всего о Христе Ларион говорил: я, бывало, плакал всегда, видя горькую судьбу сына божия. Весь он -- от спора в храме с учёными до
Голгофы -- стоял предо мною, как дитя чистое и прекрасное в неизречённой любви своей к народу, с доброй улыбкой всем, с ласковым словом утешения,
-- везде дитя, ослепительное красотою своею!
-- И с мудрецами храма, -- говорил Ларион, -- как дитя, беседовал Христос, оттого и показался им выше их в простой мудрости своей. Ты,
Мотя, помни это и старайся сохранить в душе детское твоё во всю жизнь, ибо в нём -- истина!
Спрашивал я его:
-- А скоро опять Христос придёт?
-- Скоро уже! -- говорит. -- Скоро, -- слышно, что люди снова ищут его!
Вспоминая теперь Ларионовы слова, кажется мне, что видел он бога великим мастером прекраснейших вещей, и человека считал неумелым
существом, заплутавшимся на путях земных, и жалел его, бесталанного наследника великих богатств, богом ему отказанных на сей земле.