Двадцать пять миллионов - их еще и сейчас можно найти
за каждым углом; он даже колебался, счегоначать,таккаквыборбыл
слишком большой, а он хотел действовать обдуманно. Он выпил чашку молока и
даже нерассердился,когдакучердоложилему,чтолошадьзаболела,
наверное простудилась, и следовало бы позвать ветеринара.
- Ладно, позовите... Я возьму фиакр.
Но на тротуареегопронизалрезкийветер:внезапновмаемесяце
вернулась зима, хотя ещенаканунестоялатакаятеплаяпогода.Дождя,
однако, не было, тяжелые желтые облака поднималисьнагоризонте.Онне
взял фиакра и пошел пешком, чтобы согреться; онрешилсначалазайтина
Банковскую улицу к биржевому маклеру Мазо, таккакхотелразузнатьтам
насчет Дегремона, известного дельца, удачливого участника всех синдикатов.
Но когда он дошел до улицы Вивьен, с неба, затянутого мрачной мглой, полил
такой сильный дождь с градом, что ему пришлось укрыться под воротами.
Саккар остановился там и с минуту смотрел на падающие потоки дождя, как
вдруг до него донесся ясный звон золотых монет, заглушавшийшумдождевых
капель. Он прислушался. Этотзвон,казалось,исходилизсамогочрева
земли, непрерывный, тихий и музыкальный, как в сказке из "Тысячииодной
ночи". Он повернул голову, осмотрелся и увидел,чтонаходитсяудверей
дома Кольба, банкира, занимавшегосяглавнымобразомторговлейзолотом.
Покупая золотые монеты в странах, где курс золота стоялнизко,онзатем
переплавлял их и продавал слитки в других местах, где золото было вцене,
и с утра до вечера, в дни плавки, из подвала поднималсяхрустальныйзвон
золотых монет, которые сгребалилопатой,собираливящики,бросалив
тигли. Круглый год этот звонстоялвушахупрохожих.ТеперьСаккар
радостно улыбался этой музыке,котораябылакакбыподземнымголосом
биржевого квартала. Он увидел в ней счастливое предзнаменование.
Дождь перестал, он перешел через площадь и сразу жеочутилсяуМазо.
Против обыкновения, молодой маклер жил во втором этаже того жедома,где
помещалась его контора, занимающая весь третий этаж. Он просто поселился в
квартире своего дядюшки, когда, послесмертипоследнего,договорилсяс
сонаследниками и выкупил его должность. Пробилодесятьчасов,иСаккар
поднялся прямо в контору; в дверях он встретил Гюстава Седиля.
- Что, господин Мазо здесь?
- Не знаю, сударь. Я только что пришел.
Молодой человек улыбался,онвечноопаздывалиотносилсяксвоей
должности спустя рукава, как простойлюбитель,служащийбезжалованья,
вынужденный провести здесь год или два в угоду отцу,фабрикантушелкас
улицы Женер.
Саккар прошел через кассу,гдеснимпоздоровалисьдвакассира-
денежный и фондовый, - и вошел вкабинетдоверенных.Здесьбылтолько
Бертье, в обязанности которого входило принимать клиентовисопровождать
патрона на биржу.
- Что, господин Мазо здесь?
- Кажется, здесь, я сейчас был у неговкабинете.
- Что, господин Мазо здесь?
- Кажется, здесь, я сейчас был у неговкабинете.Ах,нет,онуже
вышел. Наверно он в отделе платежей наличными.
Он открылближайшуюдверьиобвелвзглядомбольшуюкомнату,где
работали пятеро служащих под начальством заведующего отделом.
- Нет. Странно!.. Посмотрите сами в отделе ликвидаций, тут, рядом.
Саккар вошел в отдел ликвидаций.Здесьликвидатор,главныйстержень
маклерской конторы, с помощью семи служащих разбирал блокнот, которыйему
ежедневно после биржипередавалмаклер,изаносилнасчетаклиентов
сделки, совершенные по их ордерам, пользуясь фишками,сохранявшимисядля
того, чтобы не спутать имен, - так как в блокноте именанезаписываются,
там только кратко отмечают покупку или продажу:такие-тоценныебумаги,
такое-то количество, по такому-то курсу, от такого-то маклера.
- Вы не видели господина Мазо? - спросил Саккар.
Но никто даже не ответил ему. Пользуясь тем, что ликвидатор вышел, трое
служащих читали газету, двое других глазели по сторонам. Между темприход
Гюстава Седиля живо заинтересовал юного Флори, который по утрамзанимался
перепиской, регистрировал обмен обязательствами, а после полудня набирже
передавал телеграммы. Он родился в Сенте,отецегослужилвналоговом
управлении; сам он сначала был конторщиком у одного банкира в Бордо, потом
в конце прошлой осени попал в Париж и поступил кМазо;унегонебыло
никаких перспектив; он надеялся только на то, чтолетчерездесятьего
жалованье удвоится. До последнего времени он был аккуратен, добросовестен,
и его ни в чем нельзя было упрекнуть; но с техпор,какмесяцназадв
контору поступилГюстав,онраспустился,-егосбилстолкуновый
приятель, большой щеголь, человек со средствами,которыйвсюдубывали
познакомил его с женщинами. У Флори была густаяборода,закрывавшаяему
лицо, приятный рот, нежные глаза, нос с раздувающимисяноздрями.Онуже
позволял себе недорогие развлечениясмадемуазельШюшю,статисткойиз
Варьете. Это была худенькая стрекоза с парижской панели, сбежавшая из дома
дочь привратницы с Монмартра; на ее пикантном матово-бледном личикесияли
чудесные карие глаза.
Гюстав, еще не сняв шляпы, рассказывал Флори, как онпровелвчерашний
вечер:
- Да, дорогой мой, я былоподумал,чтоЖерменапрогонитменя,раз
пришел Якоби. Но она нашла способ выставить его, уж каким образом,право,
не знаю. А я остался.
Оба прыснули со смеха. Разговор шел о Жермене Кер, роскошной девице лет
двадцати пяти, немного ленивой и апатичной, с очень пышной грудью; один из
коллег Мазо,еврейЯкоби,платилейпомесячно.Онавсегдабылана
содержании у биржевиков, и всегда помесячно, - так было удобнеедляэтих
занятых людей с головой, забитой цифрами, которые и за любовь платили, как
за все остальное, не имея времени на настоящую страсть. В своеймаленькой
квартирке на улице Мишодьер она жила с постоянной и единственной заботой -
устроить так, чтобы у нее не встретились господа, которые могли бытьдруг
другу знакомы.