Если брат оттолкнет его, снова броситеговпучину
ажиотажа, - ну что ж, тем хуже для него и для других, он пойдеттогдана
крупнейшую аферу, о котороймечталуженесколькомесяцев,никомуеще
ничего не сказав, на колоссальное дело,пугавшееегосамого;онобыло
такого размаха, что в случае успеха или провала должно было потрястивесь
мир.
Пильеро громко спросил:
- А что, Мазо, исключение Шлоссера уже решено?
- Да, - ответил маклер, - сегодня будет объявление...Чтожеделать?
Это всегда бывает неприятно, нояполучилсамыетревожныеизвестияи
первый опротестовал его векселя.
Приходится время от времени выметать с биржи всякий сор.
- Мне говорили, - сказал Мозер, - чтовашиколлегиЯкобииДеларок
потеряли на этом деле кругленькие суммы.
Маклер пожал плечами:
-Ничегонеподелаешь...ЗаспинойэтогоШлоссерадействовала,
наверное, целая шайка; ему что? Он теперь поедетобиратьберлинскуюили
венскую биржу.
Саккар перевел взгляд на Сабатани, который, как он случайно узнал,был
в тайном сообщничестве с Шлоссером: оба вели хорошо известную игру -один
на повышение, другой на понижение тех же самых бумаг; тот, кто проигрывал,
получал половину доходов другого и исчезал. Номолодойчеловекспокойно
платил по счету за свой изысканный завтрак.Затем,сосвойственнымему
мягким изяществомуроженцавостокаспримесьюитальянскойкрови,он
подошел пожать руку Мазо, клиентом которого состоял. Наклонившись кнему,
он передал какое-то поручение, и Мазо записал его на карточке.
- Он продает свои Суэцкие акции, - пробормотал Мозер.
И, не выдержав, терзаемый подозрениями, громко спросил:
- Ну как, что вы думаете о Суэце?
Гулголосовсмолк,головывсехсидевшихзасоседнимистоликами
повернулись к нему.
Этот вопрос выражал все растущуютревогу.НоспинаАмадье,который
пригласил Мазо завтракать просто для того, чтобы рекомендовать емуодного
из своих племянников, оставаласьнепроницаемой,таккакееобладателю
нечего было сказать; амаклер,удивленныйобилиемордеровнапродажу
акций, только кивал головой, из профессиональной скромности невысказывая
своего мнения.
- Суэц - верное дело! - заявил своим певучим голосом Сабатани, который,
выходя, обошел столики, чтобы любезно пожать руку Саккару.
И Саккар сохранил на минуту ощущение этого рукопожатия, этойгибкойи
мягкой, почтиженскойруки.Ещенерешив,какойпутьизбрать,как
по-новому переустроить жизнь, он считал жуликами всех, коговиделздесь.
Ах, если они принудят его к этому, как онприжметих,какоберетэтих
трусливых Мозеров, хвастливых Пильеро, пустых, как тыква, Сальмонов и этих
Амадье, слывущих гениями только потому, что им повезло!Звонстаканови
тарелок усилился, голоса становились хриплыми, двери хлопали сильнее,все
хотели быть там, на бирже, когда акции Суэца полетят вниз. И глядя вокно
на площадь, которую бороздили фиакры и наводняли пешеходы,Саккарвидел,
чтозалитыесолнцемступенибиржибылитеперьиспещрены,словно
насекомыми, непрерывно поднимавшимися мужчинами в строгих черных костюмах,
постепенно заполнявшими колоннаду, а за оградой появилисьнеясныефигуры
бродивших под каштанами женщин.
И глядя вокно
на площадь, которую бороздили фиакры и наводняли пешеходы,Саккарвидел,
чтозалитыесолнцемступенибиржибылитеперьиспещрены,словно
насекомыми, непрерывно поднимавшимися мужчинами в строгих черных костюмах,
постепенно заполнявшими колоннаду, а за оградой появилисьнеясныефигуры
бродивших под каштанами женщин.
Но едва он принялся за свой сыр, чей-то густой бас заставил его поднять
голову:
- Простите, дорогой мой, я никак не мог прийти раньше.
Наконец-то! Это был Гюре, нормандец из Кальвадоса, с грубымишироким
лицом хитрого крестьянина, разыгрывающего простака.Онсейчасжевелел
подать себе что-нибудь, хотя бы дежурное блюдо с овощами.
- Ну? - сухо, сдерживаясь, спросил Саккар.
Но тот, как человек осторожный и себе на уме, не торопился. Он принялся
за еду и, наклонившись, понизив голос, сказал:
- Ну, я видел великого человека. Да, у него дома, сегодня утром. О,он
был очень мил, очень мил по отношению к вам.
Он остановился, выпил полный стакан вина и положил в рот картофелину.
- И что же?
- Так вот, дорогой мой... Онготовсделатьдлявасвсе,все,что
сможет; он вас очень хорошо устроит, тольконевоФранции...Например,
губернатором в какой-нибудь из самых лучших наших колоний. Тамвыбудете
полным хозяином, настоящим царьком.
Саккар позеленел:
- Да вы что же, смеетесь надо мной? Почему бы тогда не прямо вссылку?
А, он хочет от меня отделаться! Пусть побережется, как бы я и в самом деле
не доставил ему неприятностей.
Гюре с полным ртом старался успокоить его:
- Да что вы, мы хотим вам только добра, позвольтенампозаботитьсяо
вас.
- Чтобы я позволил уничтожить себя, не так ли?.. Слушайте!Толькочто
здесь говорили, что империя уже совершила почти все ошибки,какиетолько
можно совершить. Да, войнасИталией,Мексика,отношениясПруссией.
Честное слово, все это правда! Вы делаете столькоглупостейибезумств,
что скоро вся Франция поднимется и вышвырнет вас вон.Депутат,послушная
креатура министра, сразу встревожился, побледнел, стал озираться вокруг:
- Простите, я не могу согласиться с вами... Ругон-честныйчеловек.
Пока он у власти, бояться нечего... Нет, подождите, вы его недооцениваете,
уверяю вас.
Саккар грубо прервал его и сдавленным голосом проговорил:
- Ладно, целуйтесь с ним, обделывайте вместе своидела!Даилинет,
будет он помогать мне здесь, в Париже?
- В Париже - никогда!
Не сказав больше ни слова, Саккар всталиподозвалофицианта,чтобы
расплатиться, тогда как Гюре, знавший его бешеныйнрав,спокойноглотал
большие куски хлеба и не противоречил ему, опасаясьскандала.Новэту
минуту в зале началось сильное волнение. Вошел Гундерман, король банкиров,
хозяин биржи и всегомира,человеклетшестидесятисогромнойлысой
головойикруглымиглазаминавыкате;лицоеговыражалобесконечное
упрямство и крайнюю усталость. Он никогда не бывал на бирже и даже нарочно
не посылал туда официальных представителей;онникогданезавтракалв
публичных местах.