Они остановились возле уличной скамьи, и Жордан прервал разговор, чтобы
представить сидевшего на ней толстого и низенького, своеннойвыправкой,
господина, с которым он беседовал, когда подошел Саккар.
- Капитан Шав,дядюшкамоейжены...ГоспожаМожандр,моятеща-
урожденная Шав, из Марселя.
Капитан встал, и Саккар раскланялся с ним.Онужевиделпреждеэто
апоплексическое лицо, эту шею, потерявшую способность гнуться отпривычки
к жесткому воротнику, - перед ним былодинизтехмелкихспекулянтов,
играющих за наличный расчет, которыхнепременновстретишьздеськаждый
день, от часу дотрех.Этожалкаяиграспочтивернымвыигрышемв
пятнадцать - двадцать франков, реализующимся на бирже в тот же день.
Жордан прибавил с добродушным смехом, чтобы объяснить свое присутствие:
- Мой дядя - отчаянный биржевик, и мне только изредка удается мимоходом
пожать ему руку.
- Что поделаешь! - просто сказал капитан. - Поневоле приходится играть,
если правительство дает мне такую пенсию, что можно подохнуть с голоду.
ЗатемСаккар,вкотороммолодойчеловеквозбуждалучастиесвоим
мужеством в житейской борьбе, спросил, как идут его литературныедела.И
Жордан, еще большеоживившись,рассказал,чтоонустроилсясосвоим
скромным хозяйством в шестом этаже на авеню Клиши, таккакМожандры,не
питая доверия к его профессии писателя и считая, что они и такужемного
сделали, согласившись на брак, ничего не дали молодым подтемпредлогом,
что после смерти они оставятдочеривсесостояниенетронутым,даеще
увеличат его своими сбережениями. Нет, литература плохо кормиттого,кто
посвящает себя ей; у него задуман роман, который ему некогдаписать,ему
приходится поневоле работать в газетах, и он строчит обо всем, о чем может
писать журналист, начиная с хроники и кончая отчетами о судебных процессах
и даже происшествиями.
- Ну что же, - сказал Саккар, - если я начну свое крупноедело,может
быть, вы мне понадобитесь. Заходите ко мне.
Попрощавшись, он обогнул биржу. Здесь, наконец, отдаленные крики, вопли
ажиотажа стихли, теперь это был только неясный ропот, сливающийся сшумом
площади. С этой стороны ступени тожебылипокрытынародом,нокабинет
биржевых маклеров, красные обои котороговиднелисьчерезвысокиеокна,
отделял колоннаду от большого зала с его шумом и гамом, и здесь,втени,
удобносиделиспекулянты-богачи,нежелавшиесмешиватьсястолпой,
некоторые поодиночке, другие небольшими группами, как будтоэтаобширная
галерея под открытым небом была для них чем-то вродеклуба.Этасторона
здания, немного напоминающая задний фасад театра с подъездом для артистов,
выходила на темную и сравнительно спокойную улицу Нотр-Дам де Виктуар, всю
занятую кабачками,кафе,пивными,тавернами,кишащимиособой,весьма
разношерстной клиентурой. Вывески тожеуказывалинаэтусорнуютраву,
выросшую накраюогромнойклоаки:страховыеобществассомнительной
репутацией, мошеннические финансовые газеты,различныекомпании,банки,
агентства, конторы, длинный ряд скромныхсвидуразбойничьихпритонов,
ютящихся в лавках или на крохотныхантресолях.
Натротуарахипосреди
мостовой - повсюду расхаживали люди, кого-то поджидая, словно грабители на
большой дороге.
Саккар остановился за оградой и смотрел надверь,ведущуювкабинет
маклеров, острым взглядом полководца, изучающего все подступыккрепости
перед штурмом. Вдруг из кабачка вышел высокий человек,перешелулицуи,
подойдя к Саккару, очень низко поклонился ему:
- Господин Саккар, нет ли у вас для меня местечка? Я окончательноушел
из Общества движимого кредита и хотел бы где-нибудь устроиться.
Жантру был прежде преподавателем в Бордо и уехал оттуда послекакой-то
подозрительной истории. Вынужденный уйти изуниверситета,онопустился;
однако, несмотря на рано появившуюся лысину,имелпредставительныйвид,
носил черную бороду веером и к тому жебылобразован,уменилюбезен.
Попав на биржу в возрасте около двадцати восьми лет, он втечениедесяти
лет терся там и возился в грязи в качестве комиссионера, едвазарабатывая
на удовлетворение своих порочных наклонностей. И теперь,совсемоблысев,
он приуныл, как проститутка, морщины которой угрожают отнять унеекусок
хлеба, и все-таки ждал случая, который доставил бы ему успех и богатство.
Саккар, видя его почтительность, с горечью вспомнил о поклонеСабатани
у Шампо: решительно, теперь ему приходилось иметьделотолькослюдьми
сомнительной репутации и с неудачниками. Но Жантру онвсежеуважалза
живой ум и отлично знал, что самыехрабрыевойсканабираютсяизлюдей
отчаявшихся, готовых на все, потомучтоимнечеготерять.Онпроявил
добродушие.
- Устроить вас? - повторил он. - Что ж, может быть и удастся. Приходите
ко мне.
- Теперь на улицу Сен-Лазар, не так ли?
- Да, на улицу Сен-Лазар. Как-нибудь утром.
Ониразговорились.Жантруяростноругалбиржуисозлоблением
неудачливого мошенника повторял, что нужно быть негодяем,чтобыдобиться
там успеха. С этим покончено, теперь онхочетпопробоватьсвоисилыв
чем-нибудь другом; ему кажется, что его университетскоеобразование,его
знаниесветамоглибыпомочьемуполучитьхорошееместопо
административной части. Саккар одобрительно кивал головой. Выйдя за ограду
и пройдя по тротуару доулицыБроньяр,ониобаобратиливниманиена
стоявшую здесь темную карету сбезукоризненнойупряжкой.Головалошади
была обращена к улице Монмартр. Спина кучера, сидевшего на высоких козлах,
словно окаменела, но они заметили, что в окне кареты дваждыпоказаласьи
исчезла женская головка. Вдруг она опять высунулась, и женщина, забывшись,
устремила долгий нетерпеливый взгляд в сторону биржи.
- Баронесса Сандорф, - прошептал Саккар.
Это была очень оригинальная темноволосая головка, черные горящие глаза,
окруженные синевой, страстное лицо скроваво-краснымигубами;лицоэто
немного портил слишком длинный нос. Она казалась преждевременносозревшей
для своих двадцати пяти лет и была очень красива - словно вакханка, одетая
у лучших портных империи.