Она казалась преждевременносозревшей
для своих двадцати пяти лет и была очень красива - словно вакханка, одетая
у лучших портных империи.
- Да, баронесса, - повторил Жантру. - Я познакомился с ней,когдаона
была еще девушкой, у ее отца, графа де Ладрикур.Вотэтобылигрок!И
грубиян возмутительный! Каждое утро я ходил к нему за ордерами, иоднажды
он чуть не избил меня. Уж о нем-то я не пожалел, когда он умеротудара,
разорившись после целогорядаплачевныхликвидаций.Девчонкепришлось
тогдавыйтизамужзабаронаСандорфа,советникаприавстрийском
посольстве, на тридцать пять лет старше ее, - она положительно свела его с
ума своими пламенными взглядами.
- Я знаю, - заметил Саккар.
Голова баронессы снова скрылась в глубине кареты. Нопочтитотчасже
она появилась опять и с еще большим возбуждением, повернув шею,устремила
взгляд вдаль, на площадь.
- Она играет, правда?
- О да, напропалую. Каждый раз, когда ожидаютсякакие-нибудьсобытия,
она здесь, в своем экипаже, следит за курсами акций, лихорадочнопомечает
их в записной книжке, дает ордера. А-а, вот что! Она ожидала Массиаса: вот
он идет к ней.
В самом деле, Массиасбежалвовсюпрытьсвоихкороткихножекс
таблицей курсов в руке; облокотясь на дверцу и просунув головувкарету,
он стал оживленно совещаться с баронессой. Саккар и Жантру немного отошли,
чтобы их не могли уличитьвподглядывании,икогдакомиссионербегом
пустился назад, окликнули его. Оглянувшись и видя, что угол домаскрывает
его от баронессы, он сразу остановился,запыхавшись;егопрыщавоелицо
побагровело, но крупные голубые глаза смотрели веселоибылипрозрачны,
как у ребенка.
- Что они все, с ума сошли, что ли? - крикнул он. -Суэцлетитвниз.
Говорятокакой-товойнесАнглией.Переполошилисьиз-зановостей,
неизвестно откуда взявшихся.Подуматьтолько,война!Ктобыэтомог
выдумать? Разве что этотслухвозниксамсобой...Словом,чертовский
переполох.
Жантру подмигнул:
- Что, эта дамочка все играет?
- Еще как! Сходит с ума! Я несу ее ордера к Натансону.
Саккар, слушавший этот разговор, сказал:
- Да, в самом деле, мне говорили, что Натансон теперь тоже в кулисе.
- Славный малый этот Натансон, - заметил Жантру, - и вполне заслуживает
своего счастья. Мы были вместе вОбществедвижимогокредита.Ноон-то
вылезет, на то он и еврей. Его отец из Австрии, теперь он вБезансоне,-
кажется,часовщик.Знаете,егоэтокак-тосразузахватило,там,в
Обществе, когда он насмотрелся на их махинации. Он решил,чтоздесьнет
ничего хитрого, стоит только обзавестись комнатой и открыть кассу. Такон
и сделал... Ну, а вы как, довольны, Массиас?
- Как бы не так, доволен! Вы сами прошли через это, выправы,говоря,
что тут нужно бытьевреем,иначеничегонепоймешь,незнаешь,как
подойти; чертовски не везет. Паршивое ремесло!Даужразвзялся,надо
продолжать.
Паршивое ремесло!Даужразвзялся,надо
продолжать. Ну, пока еще ногиносят,янеотчаиваюсь.Ион,смеясь,
побежал дальше. Рассказывали, что он сын судейскогочиновникаизЛиона,
выгнанного со службы за какие-то грязные дела; после исчезновения отцаон
оставил юридический факультет и попал на биржу.
Саккар и Жантру не спеша вернулись на улицу Броньяр:каретабаронессы
все еще стояла там, но стекла были подняты, и таинственный экипажказался
пустым; кучер совсем застыл в своей неподвижности; он, по-видимому, привык
к ожиданию, которое часто продолжалось до самого закрытия биржи.
- Она чертовски соблазнительна, - грубо заметилСаккар.-Японимаю
старого барона.
Жантру двусмысленно улыбнулся:
- Ну, барону она, кажется,давнонадоела.Аон,говорят,страшный
скряга. Знаете, с кем она сошлась, ктооплачиваетеесчета?Ведьжить
одной игрой она не может.
- Нет.
- С Делькамбром.
- С Делькамбром, генеральнымпрокурором!Сэтимдлинным,костлявым
господином, таким желчным, чопорным!.. Ах, я хотел бы видеть их вместе!
И оба в веселом и игривомнастроениирасстались,крепкопожавдруг
другу руки. Жантру напомнил Саккару, что на днях зайдет к нему.
Как только Саккар остался один, в ушах его опять громко зазвучалголос
биржи, бушевавшей с упорством возвращающегося прилива. Он обогнулуголи
снова пошел по улице Вивьен, по той стороне площади, которая кажется более
строгой из-за отсутствия ресторанов. Он миновал Торговую палату,почтовую
контору, большие рекламные агентства; по мере того каконприближалсяк
главному фасаду, гул в ушах у него становился все сильнее, возбуждение его
росло, и, дойдя до того места, откуда видна была вся колоннада, словноне
решаясь уйти отсюда, он опять остановился,обнимаяеевзглядом,полным
страстного вожделения. Здесь мостовая расширялась, и жизнь кипелаибила
ключом:потокипосетителейнаводняликафе,кондитерскаябылабитком
набита, увитринсобиралисьтолпынарода,особенновозлеювелирного
магазина, где сияли изделия измассивногосеребра.Исчетырехуглов
площади,изчетырехулиц,казалось,всеприбывалпотокфиакрови
пешеходов, создавая головоломную путаницу линий. Остановкаомнибусовеще
усиливала стечение народа и экипажей, а пролетки биржевых агентов, стояв
ряд, тянулись у тротуара почти вдоль всей ограды. НовзорыСаккарабыли
устремлены на лестницу, испещренную сюртуками изалитуюяркимсолнечным
светом. Потом он перевел глаза на колонны, на кишащую черную массулюдей,
бледные лица которых мелькали светлыми пятнами. Никто не садился,стульев
не было видно, кружок кулисы под часамитолькоугадывалсяпокакому-то
кипению, по буре движений и выкриков, откоторыхдрожалвоздух.Налево
группа банкиров, занятых арбитражем, вексельными операциями и операциями с
английскими чеками, держалась болееспокойно;еетоиделорассекала
вереница людей, направлявшихсяктелеграфу.