Но
сторожки и чутливыдевки, ох чутливы! Улавливают алчно горящийвзор еще до
приближениякокошкуи,обмеревпоначалуотзнобящей,запретной
волнительности,разомвзвизгивают,давя другдружку,валятсясполка,
задувают лампу, во тьме, одурев окончательно, плещут из ковша в окно и никак
не могут попасть кипятком в оконный проруб -- как бы, упаси Боже, ив самом
деле не ожечь глаз, что подсекает девичье сердце на лету.
Голова и размягчившееся тело мальчика остывают, укрепляются. Увядшее от
жарысознаниеначинаетправитьнасвоюдорогу;шея,спинаируки,
сделавшиеся упругими, сновачувствуют жесткие рубцы холщовой рубахи, плотно
облепившей тело, чисто и ненасытно дышащеевсеми порами. Сердечко,птичкой
бившеесявклетке груди,складываеткрылья,опадает внутро,будтов
гнездышко, мягко выстеленное пером и соломками.
Банная возня, вопли, буйство и страх начинают казаться мальчику простой
ипривычной забавой. Ондаже рассмеялся иосвобожденновыдохнулиз себя
разом все обиды и неудовольствия.
Губымежтемсосаливоздух,будтосладкийледенец,имальчик
чувствовал, как нутро его наполнялось душистою прохладой, настоянной па всех
запахах, кружащих над огородом, будто над глубокой воронкой: растущей овощи,
цветочнойпыли, влажной земли, окрапленной семенами трав иострой струйкой
сквозящего из бурьянов медового аромата.
Где-то во тьме чужого огорода раздался сырой коровий рев -- дерануло из
баничадо,которому отскабливалиногтямицыпки,дралиспинуволосяной
вехоткой.Хрястнулазатрещина, бухнула банная дверь--и горестный голос
беглеца одиноко и безответно затерялся в глухотеми.Суббота! Вопят и стонут
по деревенским баням терзаемые дети. Добудут они, сердечные, сегодня столько
колотушек, сколько за всю неделю не сойдется.
Мальчикобрадованноподдернулштаны--унего-тоуж всепозади!
Ковырнулиз гряды лакомую овощь: "Девица в темнице -- косана улице". Мала
еще "девица-то", ирвать ее не велено, да никто не видит. Потерморковку о
штаны, схрумкал, размотал огрызок за косу и метнул его во тьму.
Такое наслаждение!
А ведь совсем недавно, какие-нибудь минуты назад, подходил конец свету.
Взят он был втакойоборот,ну ни дыхнутьтебе, ни охнуть. Одна тетка на
каменкусдает,другаяшайкуводойнаполняет,девки-халдытолстоляхие
одежонку с него срывают, вшайку макаюти долбят окаменелым обмылкомкуда
попало. Еще и штаны до конца не сняты, еще и с духом человек не собрался, но
ужначалося,успевайповорачивайсяиглавноедело--крепко-накрепко
зажмуривай глаза. Да как онни зажмуривался, мыло все-таки попало под веки,
и глаза полезли на лоб,потому что мыло варятизвонючей требухи,белого
порошкаи ещечего-то,вовсе уж непотребного--сказывали, в мыловарный
котел купорос кладут, собак бросают и даже будто бы ребенков мертвых.
..
Вырываясь из крепких сердитых рук, ослепший, оглохший, оралмальчик на
всю баню, на весьогородидаже дольше;пробовал бежать, нозапнулся за
шайку, упал,ушибся. Ругаясь, чиркая черствымисосцами грудей поносу, по
щекам,по губам, теткивертели,бросали другдружке мальчикаи скребли,
скребли,так больно скребли!Отплевываясь от грудей еще брезгливей, чем от
мыла, сторонясь и везде натыкаясь все жена них --отженщин вбане куда
теснее, чем от мужчин! -- уже сломленно ипокинуто завывал мальчик,ожидая
конца казни. В заключение его на приступок полказавалили и давай охаживать
тем, про что бабка загадку складную сказывала: "В поле, в покате, в каменной
палате сидитмолодец,играет вщелкунец. Всех перебил и царю не спустил!"
Царю! А он что? Хлещите...
В какой-то момент сталолегче дышать. Далеко-далеко вечерней мерцающей
звездойвозник огонек лампешки. Старшаятетка обдала надоедного племяшас
головы до ногдряблойводой, пахнущейберезовым листом,приговаривая как
положено:"С гуся вода, с лебедя вода, с малогосироткихудоба..."Иот
присказкиу самой обмякла душа,и она, черпая ладонью из старой, сожженной
по краямкадки, еще и холодяночкой освежилалицомалому,промылаглаза,
примирительно воркуя:"Вот и все! Вот и все!Будет реветь-то, будет! Ато
услышат сороки-вороны иунесуттебя в лес, такогочистого дапригожего".
Мальчик успел лизнуть мокрую ладонь тетки, смочил спекшийся рот.
Нутро банисмутнообозначалось. Литые тела девокна ослизломполке,
бывшие как бы в куче, разделились, и не только груди, но и косматые головы у
них обнаружились под закоптелым потолком. Мальчик погрозил им кулаком: "У-у,
блядишшы!"
Девки взвизгнули, ноги к потолку задрав,ипринялись громко лупцевать
другдружкувениками, бороться схватились,упали с полка,чуть лампуне
погасили. На деревнепоговаривали, что девки любят прятаться в теплых банях
с парнями, а соперницы подпирают баникольями, учиняют посрамленье, на крик
сбегаются матери и принародно таскают девок за волосья,те зарезанно вопят:
"Мамонька родимая, бес попутал! Разуменье мое слабое затмил..."
Ввергнутый в пучинуобид,ослабевшийотбанногоугара,с больюв
коленяхи в голове, уже оставленный и забытый всеми, хлюпаяносом, мальчик
отыскивал в глухом углу возле каменки свою одежонку. Свет все еще дробился в
его глазах, и девки на полке то подскакивали, то снова водворялись на место,
а мальчикутак было жалко себя, так жалко, что он махнул рукой на девок, не
злился уж на них, сил не было не только на зло, но и рубаху натянуть.
Соседскаядевка, к которой в открытую ходил жених, отведавшая сладкого
греха, но еще не познавшая бабьихзабот и печалей, главная потешница в бане
была, она-то и вытащила изугла мальчика,тренькнула пальцем погороховым
стручком торчащему егопетушку и удивленно вопросила:"А чтой-то, девки, у
него туто-ка?Какой такой занятный предмет?" Мгновенно переключаясь сгоря
навеселье,заранеерадуясьпотехе, мальчикпоспешилсообщить всееще
рвущимся от всхлипов голосом: "Та-ба-чо-ок!"
"Табачо-о-ок?!--продолжалапредставленье соседская девка.