-- Амы
его, полоротыя, и не заметили! Дал бы понюхать табачку-то?"
Окончательно забыв пронанесенные емуобиды,изо всехсил сдерживая
напополам его раскалывающий смех, прикрыв ладошками глаза,мальчик послушно
выпятил животишко.
Девки щекотно тыкались мокрыми носамивниз его животаи разражались
таким чихом, что уж невозможностало дальшетерпеть, и,уронив в бессилии
руки, мальчикзаливался,стонал отщекотки и смеха, адевки всечихали,
чихалиисраженно тряслиголовами: "Вот тактабачок, ястриего!Крепче
дедова!" Однако и про дело не забывали,под хохот и шуточки девки незаметно
всунули мальчика в штаны, в рубаху и последним, как бы завершающим вседела
хлопком по заду вышибли его в предбанник.
Такаятишина,такаяблагостьвокруг, что неможет мальчик уйтииз
огорода сразуже и, пьянея от густого воздуха и со всех сторонобступившей
егоогородной жизни,стоит он,размягченновпитывая и этубеспредельную
тишь, и тайно свершающуюся жизнь природы.
Пройдет много вечеров,много лет, поблекнутдетскиеобиды,смешными
сделаютсяв сравнении собидамии бедами настоящими,и банныесубботние
вечера сольются и останутся в памяти дивными видениями.
...Натвердых,крутосогнутыхколеняхдедасидитчеловечек.Дед
обломком ножа скоблит располовиненную брюкву икоричневым от табака пальцем
спихивает с поцарапанногобруском лезвияистекающуюсоком мякоть вжадно
распахнутый зев. Пошевелит языком малый,сделает вдох-- и лакомство живым
токомпрошибаетего вздрагивающее чрево, растекается прохладнопожилам.
"Вот дакварнак! Вот дак варначина! Не жевавши, мякает!" -- сокрушается дед
и,косянамалогоореховымглазом, убыстряетработу,чтобыисамому
полакомиться брюквенной скоблянкой.Но внукникакого роздыху не дает ему и
без устали держит разинутым ловкий рот. Если дед все же вознамерится понести
ксвоим усамножикслакомством,малый,клюнув ртом, схватывает с ножа
крошевоипо-кошачьиоблизывается. "Обрежешься!" --стукает егополбу
черенком ножа дед и с удивлением обнаруживает: одна лишь видимость отовощи
осталась, обеполовинки брюквы превратились в черепушки.Дед нахлобучивает
наголову внука половинкубрюквы, спихивает его с колен иотправляетсяв
огород, что-то ворча под нос и сокрушенно качая головой.
Посидев на нагретых за день плахах крыльца, мальчик сбрасывает с головы
брюквенную камилавку, и куры со всех сторонкидаются доклевывать черепушку.
Мальчик опрокидываетводопойное корыто, взбирается на него и, вытянувшею,
глядит со двора через частокол в густо заросшее пространство огорода.
Раздвигая развесистые седые листья, дедходит согнувшисьмеждугряд,
отыскиваетбрюквупокруглей,безтрещинизеленойзалысины.
"Де-е-е-еда-а-а!" -- кричит мальчик, давая понять, что он его видити ждет.
Мальчик опрокидываетводопойное корыто, взбирается на него и, вытянувшею,
глядит со двора через частокол в густо заросшее пространство огорода.
Раздвигая развесистые седые листья, дедходит согнувшисьмеждугряд,
отыскиваетбрюквупокруглей,безтрещинизеленойзалысины.
"Де-е-е-еда-а-а!" -- кричит мальчик, давая понять, что он его видити ждет.
Дед, погрозиввнуку перстом,уцеливаетнаконец брюкву, вытаскиваетее за
хрупнувшие космыизрыхлой землии, ударив ею об ногу, поднимает вверхи
осматривает белорылую, сгрязной бородой овощь: нет ли червоточины и других
какихизъянов.Мальчикнетерпеливоперебираетногами:"Скорее,деда,
скорее!"
Дед ровно бы его и неслышит, бредет по сомкнувшейся борозде, будто по
зеленойречке, занимшуршат волны, остается вспененный след,словноза
кораблем,медленно растворяющийся вдали, -- листья, ботва, метелкитравс
недовольным шорохом выпрямляются, восстают, занимая свое постоянное место на
земле.
И снова дед садит внука на твердые, заплатами прикрытые колени, скоблит
брюкву,ворчит,стукаетмалогочеренкомполбу,поканасытившийся,
ублаженный пузаннезашевелитртом заторможенно, лениво,и глаза егоне
начнут склеиваться, и маленькое тельце, что слабая былка, отягощенная росой,
приникнет к выпуклой груди деда и в теплом ее заветрии распустится доверчиво
и защищенно.
И тогдасовсем осторожно,совсемпочти неслышно дед скоблитножиком
брюкву -- он сладкоежка, дед-то, ишевелит беззубымртом, двигаеткрутыми
челюстями, озираясь--невидитли кто, как онвпал вдетство,идля
маскировки ворчит в бороду: "Ат ведь варначина! Ат ведь неслух! Умаялся!" --
ипытаетсяестьипетьодновременно,покачиваянаколеняхвнука:
"Трынды-брынды в огороде, при честном при всем народе..." Но тут же стопорит
спесней-- дальше в ней слова не для внука. Вот уж подрастет, ума накопит
внучек, глядишь,дочего самоукомдойдет, чего от старших нахватается,а
пока шабаш, пока мри, дед, не дай Бог, сама услышит!
Мальчик не может понять,спит он или еще не спит. Ему хорошо, уютно на
коленях, под щекочущей бородой деда,за которую, в знак благодарности, надо
бы теребнуть старого, но разморило так, что даже руку поднять нет сил,да и
видеться началочень знакомый голозадый человек -- вот он перебирает руками
по частоколу, пыхтит,продвигается к жердяным воротцам. Неровность какая-то
под розовую ступню или меж пальцев подвернулась, закачался малыш, упал голым
местом в крапиву. Рев. Слезы. Бабка, выдернув вицу из веника, сечет крапиву,
приговаривая: "Вот тебе!Вот тебе, змея жалючая!.." --И всовывает вицув
руку мальчика. Он со всегоплеча лупцуеткрапиву,аж листьялетят, и тем
утешается,пощекекатитсяостатнаяслеза, и, слизнув ее,солоноватую,
языком, малыйделаетеще однупопыткувстатьна ноги идвинуться вдоль
частокола на кривых, подрагивающих ногах.