Он обшарил все ящики и полки, но все впустую – от прежних хозяев давно ничего не осталось. Правда, у него был экземпляр первого издания «Спасителя» и рукопись, которую нашли на столе утром, после смерти Грегори Бернса. Двадцать лет назад он купил ее у внучатого племянника писателя, на счастье Германа лю-бившего азартные игры. За это племянника изгнали из семьи, а прочие рукописи мистера Бернса убрали под замок от греха подальше.
Отпечатанная рукопись с чернильными пометками автора осталась на столе, а тело Грегори Бернса обнаружили в чулане. Он застрелился. Якобы он долгое время страдал от депрессии, вызванной творческим кризисом, последовавшим за огромным успехом его кни-ги «Откровенно говоря», отмеченной многими наградами. И вот, завершив свой последний и самый великий роман, он умер в одиночестве, в нищете, не догадываясь, может быть, какой шедевр создал, или, наоборот, очень хорошо понимая, что не сможет написать ничего лучше.
– Ты уже придумал название? – спросила Эмбер, снова пытаясь пробиться к мужу, привлечь его мысли, что ускользали и цеплялись за окружающие предметы, дабы утащить его в другое время и место.
– Придумал. Книга будет называться «Искупитель», – не сразу ответил Герман, теребя уголки тетрадных страниц. Вот и все. Он проговорился. Хотя, как ни странно, он ощущал удовольствие и даже гордость.
– Хорошее название. И о чем же ты будешь писать?
Герман задумался. Сложный вопрос. Она, наверное, даже не догадывается насколько. О чем? О многом: о любви и утратах, о месте человека в обществе, о хрупкости любви и си-ле духа – обо всем, что есть в его любимых книгах. Хотя Эмбер, надо полагать, интересует не это, а форма воплощения, сюжет.
Герман прочистил горло и заговорил:
– О человеке, живущем в Англии Викторианской эпохи, который провел десять лет на каторге и вышел на свободу. О том, как за это время изменился мир.
– В чем он провинился?
– Совершил убийство.
– Почему?
– Пока не знаю.
– А кого он убил?
– Тоже пока не знаю.
Поджав губы, она кивнула, ожидая продолжения.
– И вот после освобождения от него остается лишь тень прежнего человека. Он пыта-ется вернуться к прежней жизни, но у него ничего не выходит. Он хочет найти тюремного капеллана, навещавшего его в заключении, и покаяться, дабы быть достойным любви и пре-данности тех, кому он причинил боль.
Вдруг Герман отвлекся, представив себе сцену, которая могла происходить в реально-сти: сплетенные горячие потные тела, в его доме, под его крышей, у него за спиной. Они издеваются над ним. И после этого у нее хватает наглости делить с ним постель! Ему стало нехорошо, он не мог смотреть на жену.
– И что дальше? – спросила Эмбер дрожащим голосом, словно догадывалась, о чем он думает.
– В каком смысле? – отрывисто переспросил Герман, с досадой вспомнив о ее присут-ствии.
– Стал ли он снова достоин их любви и преданности?
Герман глубоко задумался, перебрал в голове идеи, сюжетные ходы, но ничего не на-шел и обратился к сердцу.
– Поживем – увидим, – буркнул он и уставился в окно.
Она всхлипнула и вышла из комнаты – так же молчаливо и тихо, как и вошла.
Змбер стояла в гостиной с чашкой кофе в руках и глядела в окно. Когда вошел Герман, она не повернулась.
– С кем ты разговаривала по телефону? – спросил он.
– С мамой.
– Она не спит?
– Не может уснуть, – отвечала Эмбер, по-прежнему стоя к нему спиной.
Она лгала. Герман почувствовал, как закипает кровь.
– Джип приехал, – заметила Эмбер.
– Я слышал. Эта женщина говорила что-нибудь про вай-фай?
– Ее зовут Хэтти… Ей должен позвонить провайдер.
– Интересно, надолго это у них тут затянется?
При этих словах она обернулась, глядя, как Герман туже затягивает пояс халата. Время близилось к полудню, а он до сих пор не удосужился одеться. Вчера он тоже весь день про-ходил в халате. Ему казалось лишним мыться и одеваться, поскольку, проснувшись, он же-лал только одного – удалиться в кабинет. Эмбер не знала, что он там делает, продвинулась ли его книга (а Герман просто сидел за столом и наблюдал в окно, как быстро спускаются сумерки), но она не решалась спросить, понимая, что упреки только разозлят его, а он и без того зол как никогда.
– Почему бы нам не съездить в город в библиотеку? Ты мог бы взять там книги, какие-нибудь исследования. Да и вообще полезно прокатиться по окрестностям, чтобы знать, где мы находимся. А то, может быть, нас уже и нет на этом свете? – робко пошутила Эмбер, тщетно пытаясь улыбнуться.
Герман сделал вид, что обдумывает ее предложение, хотя сегодня не собирался никуда выезжать. Ему казалось: вот еще чуть-чуть – и книга сдвинется с мертвой точки. Пробормо-тав, что хочет кофе, он отправился на кухню.
– А ты можешь и сама съездить проветриться, – крикнул он на ходу и тотчас пожалел о сказанном. При мысли, что она поедет одна, его охватило бешенство, и он язвительно прибавил: – Заодно и познакомишься с кем-ни-будь.
– Твоя мать звонила вчера вечером, – проговорила Эмбер, вдруг оказавшись у него за спиной.
– М-м?
– Отца пока не выписывают. Врачи говорят, необходимо дополнительное обследова-ние.
– Сейчас у них поздно. – Герман посмотрел на часы. – Потом позвоню.
Он сел за стол. Эмбер, глядя на него, спросила:
– Как ты думаешь, не нужна ли нам вторая машина?
– Зачем?
– На всякий случай.
– «Мерседес» – очень надежная машина.
– Я не о том. Вдруг я поеду куда-нибудь, а тебе понадобится машина, или наоборот.
– Вряд ли я стану отлучаться надолго. Ты вполне можешь подождать.
– До Бата отсюда час езды, даже до калитки двадцать минут пешком, не говоря уж о ближайших соседях.
– Значит, надо запастись молоком и сахаром, – в шутку ответил Герман, но вышло так, будто он пожалел денег на второй автомобиль.
– А если мне срочно куда-нибудь надо будет съездить, пока тебя нет?
– Куда? – прищурился Герман, вспомнив, как она недавно полушепотом говорила внизу по телефону и сразу повесила трубку, едва он спустился.
– Не все ли равно? Мне здесь так одиноко. Поэтому хочется быть уверенной, что я мо-гу выбраться отсюда, когда понадобится или просто когда захочется. – Эмбер обхватила плечи руками, будто защищаясь от холода.
– Да, понятное желание, – согласился Герман и понес кофе в кабинет. – Нам с тобой хорошо известно, что ты ненавидишь одиночество.
Потом он наблюдал в окно, как открылась и закрылась входная дверь и Эмбер в боль-шом, не по росту, плаще и резиновых сапогах побрела в поле к голубятне, где провела около получаса. Наверное, она плакала. Однако у Германа не дрогнуло сердце, сейчас он не испытывал никаких чувств к женщине, которую совсем недавно искренне любил.
Первую неделю жизнь в доме протекала однообразно. Герман вставал около полудня и сразу отправлялся в кабинет, прихватив кофе. Там он сидел почти до вечера, затем мылся и одевался, а иногда и нет. В сумерках он выходил прогуляться вокруг дома, а когда возвра-щался, было уже темно и он снова исчезал в кабинете.
С Эмбер они почти не разговаривали. Порой она предпринимала попытки наладить отношения и, хотя ее усилия были шиты белыми нитками, не отступала. В иные дни она почти не беспокоила его, лишь готовила еду и оставляла подогреваться в специальной чу-гунной печи «Ага», пользоваться которой так и не научилась, или приносила в кабинет – смотря на что хватало ее рвения.